Цукерман уже успел познакомиться с Павлом Меньшиковым и задал ему столько вопросов о Мире, Которого Нет, что у бедного старика голова пошла кругом. На большинство из них он не знал ответов, поэтому попросил пару дней на раздумья. Доктор предложил сделать свою уютную отдельную квартирку Центром изучения Небытия и пригласил в гости Милютина и Меньшикова. Ларису он позвать не осмелился, и вряд ли бы она нашла время на посиделки.
– Мы уже успели столкнуться с опасностями, а комиссары сейчас мрут, как мухи. Ей нужно поберечь себя, – заметил Цукерман, потом его губы расплылись в мечтательной улыбке. – Роскошная женщина!
Что же… Эдуарду было трудно с этим не согласиться.
***
Так уж повелось, что Меньшиков неохотно делился информацией. А когда узнал, что на Милютина и остальных напали кошмары, и вовсе затрясся.
– Я буду следующим! Буду следующим! Это ведь я раскрыл вам тайну. Я! Я нарушил слово! Они придут за мной! – причитал старик. – И сведут с ума! Ах, лучше умереть, чем оказаться в сумасшедшем доме. Лучше умереть!
Цукерман, конечно, пытался его угомонить, но бедняга плохо поддавался увещеваниям.
– Легко вам говорить! Легко вам говорить!
– Отнюдь. – Цукерман сцепил руки в замок на животе. Его хладнокровие было достойно восхищения. – Они и на меня напали. Хотя что я сделал? Верно, ничего. Все мы находимся в одной лодке.
– Если они бы желали до вас добраться, уже бы сделали это. Им ничего не мешает. У них развязаны руки. И нужно это прекратить. Так помогите нам, Павел Юрьевич! Помогите остановить творцов! Помогите следствию! – просил Эдуард.
– И науке, – добавил Цукерман.
– И науке.
Меньшиков бросил на них затравленный взгляд. Глубоко задумался. Побледнел. Впился ногтями в ладони. Потом кивнул.
– Вы правы… вы, конечно, правы… Я прожил столько лет, но так и не стал храбрым… Я расскажу всё, что знаю, – он замялся, подёргал уголок скатерти, расстеленной на обеденном столе Цукермана, погладил бочок чайной чашки (доктор угощал их сладким чаем с пышками) и начал рассказ. – Небытие – особый мир. Он создан… соткан из наших фантазий, желаний, надежд, страхов, переживаний. Каждый человек… каждый человек – это целый мир, удивительный, ни на кого не похожий. Мы грезим, строим планы, страдаем, мы живём в плену своих представлений, убеждений, взглядов. Творцы могут оживить мир, выдуманный каждым из нас, сделать осязаемым, реальным. Он будет таким, каким они захотят. Мир. Миры… Их сотни, тысячи, сотни тысяч… никто не знает точно, сколько их. Небытие существует, но для нас его, как бы, нет. Можно прожить всю жизнь и ни разу его не увидеть, а можно каждую ночь бродить по границе миров и видеть его через стекло…
– Мир, который существует… и одновременно не существует… превосходно… Превосходно! – бормотал Цукерман, делая пометки в тетради. – Надо же, какую игру затеяло бессознательное[4]…
– Вы тоже видели карателей, так неужели верите, что они вам привиделись? Что они были всего лишь болезненной фантазией? – огрызнулся Меньшиков. – Напрасно вы себя успокаиваете! Небытие существует, и его вы не сможете объяснить с научной точки зрения.
Доктор сохранял спокойствие, Эдуард из последних сил сдерживал зевоту. Да уж! Стоило покончить с полуночным чтением. В итоге, он поднялся на ноги и стал бродить туда-сюда по комнате, менять пластинку в граммофоне, незаметно смахивать пыль с мебели, листать медицинские журналы, просматривать афишки (доктор был заядлым театралом).
– Расскажите о творцах, – попросил Цукерман. – Как ими становятся?
– А ими не становятся, а рождаются. Они… они такие же, как мы… С виду обычные люди, живущие обычной жизнью, но на самом деле… Их силы – не чета нашим, они безграничны. Есть среди них и те, кто может показаться странным, эдаким чудаком… Среди них много людей творчества.
Эдуард встрепенулся. Он вспомнил о записке Михаила. «Художники». Хм, художники...
– А художники играют какую-то особенную роль в мире Небытия?
Меньшиков удивлённо заморгал.