– И для чего же?
– Для любви, например.
И, похоже, Веселовский не шутил. Когда речь заходила о делах сердечных, он становился неимоверно серьёзным. Эдуард немного знал о прошлом друга, тот не болтал, а молодой человек не расспрашивал. Да, до войны Олег вёл весёлую и разгульную жизнь, но когда-то у него была семья. Его жена умерла при родах, не выжил и ребёнок. Веселовский был блестящим хирургом, но тогда ничего не смог поделать. Похоже, против судьбы не попрёшь. Вот и Эдуард не смог её изменить. Но кому бы он позволил любить себя, холодного, разбитого вдребезги, уставшего? Он большая проблема. И никого не следовало ею обременять. Доктор смотрел на него умными глазами и ухмылялся. Олег знал тайну любви друга и гадал, что же тот будет делать.
Милютин лично составлял протоколы допросов, не упускал ни единой детали. Он и Цукермана попросил делать подробные записи. На столе у Милютина копились пухлые папки с материалами дела, с каждым днём их становилось всё больше и больше. Вот только вопросов было по-прежнему больше, чем ответов. Эдуард старался проводить в рабочем кабинете как можно меньше времени. Это место его угнетало, сдавливало. Серые стены, дубовый стол, лампа с зелёным абажуром, кипы бумаг, книжные полки, печатная машинка. На одной стене висела карта Петрограда, на другой – карта России. Мрачное место, печальное место, хранилище его вины, его разочарования. Милютину было тяжело находиться в кабинете, не только из-за мыслей о Михаиле, но и из-за воспоминаний о прошлых делах, о повальных арестах, о десятках допросов, о полевых судах. Справедливость революции и её жестокость. Борьба со всеми, кто думал иначе. Милютин не разделял революционного пыла своих друзей. Он мечтал о процветающей, богатой России и надеялся, что этого можно будет достигнуть без террора. Он боялся, что человеческая жажда власти, ненависть к представителям другого класса заставят забыть всё доброе и светлое, порождённое революцией, заставят забыть о благородстве, чести, милосердии. Революция, по мнению Милютина, есть обновление, а не уничтожение. Но она разделяла, разобщала, создала атмосферу недоверия, подозрений. Из-за неё на Эдуарда смотрели с опаской. «Бывший. Ему здесь не место».
«Бывший».
«Среди них одни контры… Истребить их всех, и дело с концом».
Милютин на минуту отвлёкся от чтения, тяжело вздохнул, потёр переносицу. Он устал, чертовски устал и был близок к отчаянию.
– Эдуард!
Она вышла из теней, Дама в чёрном. Появилась внезапно, как и всегда. Эдуард давно её не видел и уж решил, что привидение больше не желает помогать следствию. Но вот она вернулась, и Милютин воспрянул духом.
– Добрый вечер! Я рад…
– Оставьте любезности! – потребовала она. – У нас нет на это времени! Я пришла с предупреждением. Ваши друзья в опасности! – Дама приложила белую ладонь к карте Петрограда, потом ткнула пальцем. – Здесь! Они надеются на вас.
Творцы. Они помогли Милютину выследить своих соотечественников, они исцелили Прохора Павлова и поплатились за это. Эдуард не стал задавать вопросы и тянуть время. Он сделал несколько звонков и начал собирать следователей. И пока Милютин отдавал распоряжения, Дама стояла у стены, неподвижно, как изваяние, и внимательно слушала. Эдуард старался на неё не коситься, чтобы не вызвать лишние вопросы. Никто не видел её, кроме него. И всё это нервировало, даже пугало.
– Скажите, можно ли остановить карателей? – спросил Эдуард, когда проинструктировал следователей и отпустил их. – Отозвать? Убить их, если придется?
– Отозвать их может только король.
– Какая жалость! – рассердился Эдуард. Пусть будут прокляты эти правила, пусть будет проклято Небытие! – Он, похоже, на их стороне и нам не помощник.
Дама сверкнула яркими глазами и пожала плечами.
– Вы видите их. Хорошенько прицельтесь и стреляйте. Промах будет стоить вам жизни. Как и промедление, как и сомнения. Не дайте страху забраться под кожу, сковать движения, остановить сердце. Пули не уничтожат карателей, но заставят их уйти. На время.
Звучало неутешительно.
– А что же делать тем, кто их не видит?!
– Молиться.
***
Здание, в котором разместилось созданное творцами благотворительное общество, было объято пламенем. Чёрные клубы дыма вырывались из окон и уносились прочь, в неприветливое серое небо. К зданию стянулись пожарные дружины, дежурили милиционеры, разгоняли зевак, работали следователи. Как назло (именно назло) в тот вечер творцы пришли на очередное заседание, позвали гостей, собирали вещи для петроградских детских приютов. Общество расположилось на первом и втором этажах (остальные были отданы под коммунальные квартиры, но их ещё не успели заселить). Поэтому многие творцы успели выбраться самостоятельно, они не расходились, столпились неподалёку, плакали, жались друг к другу, звали родных. Эдуард видел, что Всеволод, сын Ирины Борисовны, пытался успокоить своих людей, но они были слишком напуганы, чтобы его слушать. Детей, к счастью, было немного, видимо творцы чувствовали угрозу, и не решились взять их с собой. Несколько ребятишек всё-таки жалось к матерям, они-то первыми и заметили Эдуарда. Творцы точно бы всё разом выдохнули и уставились на него. Милютин чувствовал, как они провожают его внимательными взглядами, их глаза сверкали. Повсюду слышался шёпот. «Пришёл! Пришёл, чтобы спасти нас!»