Свобода. Вот какой она была для Ларисы Яковлевой. Свобода в вечных тревогах, в движении, в борьбе, в каждом выстреле. В её сердце бушевало пламя, совсем как у Михаила. Её свобода была в опасностях, в риске, в пляске со смертью. Его – в спокойствии, в тишине, в тёплом летнем утре, мирном утре, в повседневных, скучных заботах. Михаил считал его тягу к спокойствию трусостью, и Эдуард не хотел, чтобы Лариса думала также. Милютин знал одно: он никогда их не поймёт. Он и не хотел понимать и принимать их тягу к саморазрушению. Эдуард сжал ладонь Ларисы, стиснул её холодные, шершавые пальцы. Она не отняла руки, смотрела прямо и решительно, серьёзно. Ни тени смущения, никакого кокетства. Рыжие брови, рыжие ресницы, синие глаза. Мрачные, умные, видящие насквозь.
– Жизнь такая короткая, – повторил он слова Веселовского. – Поберегите себя для чего-то другого.
– Для чего же? – вздернула нос Лариса. Прельстить её было трудно.
– Для любви, например.
– Любовь – благо, которое придётся заслужить, – заявила Лариса. – В противном случае она ничего не стоит, а значит, не ценится, – она сверкнула дерзкими глазами.
– Так скажите, что нужно сделать. Я готов рискнуть, – потянулся к ней Эдуард, и Лариса не оттолкнула.
Тёплые губы. Холодные капли дождя. Частые-частые, острые, как иглы. Всего мгновение, и она отстранилась, не рассердилась, а лукаво улыбнулась, снова вздернула нос. Мол, ты ещё меня не завоевал, не надейся! Может, и на завоюешь, зато я наиграюсь вдоволь.
– Раскройте, наконец, зонт! – потребовала Лариса, убирая мокрые волосы с лица. – И нужно убираться отсюда.
***
– Эдуард Андреевич, вы же ещё молоды? – в тот субботний день Алёна замучила Милютина вопросами, причём, самыми разными. Некоторые приводили его в недоумение, некоторые заставляли задуматься. Она вела себя как самый обычный любопытный ребёнок, щебетала без умолку, разглядывала прохожих, автомобили и витрины магазинов.
– Как сказать… Тебе могу показаться старым. Но, в принципе, я ещё молод.
– А почему тогда у вас волосы белые?
Эдуард широко улыбнулся.
– А потому, милая, что я слишком много думаю.
– Глупости всё это! – нахмурилась малышка. – Олег Германович сказал, что думать не вредно.
– Мысли бывают разные, и не очень приятные тоже.
Девочка, по всей видимости, была удовлетворена, она снова улыбалась, шагала бодро и глазела по сторонам. Алёна стала счастливой обладательницей фарфоровой куклы, белокурой, синеглазой в ярко-красном старомодном платье. Его фасон напомнил Эдуарду о Даме в чёрном. Призрак не появлялся, и на этот раз Милютин чувствовал тревогу.
Время от времени Алёна приподнимала коробку с куклой, разглядывала своё сокровище, а потом снова прижимала её к груди. Девочка надулась от гордости, когда Эдуард позволил ей самостоятельно выбрать игрушку и оплатить покупку.
– Эдуард Андреевич, поглядите, какое у неё страшное лицо. Что с ней? – Алёна дёрнула Милютина за рукав и указала на молодую женщину, стоявшую на противоположенной стороне улицы, у фонаря. Женщина курила. Судя по одежде, она была из состоятельной семьи. Туфли с закрытыми носами и тяжёлыми пряжками, лёгкое, свободное платье, подол которого едва доходил до щиколоток. Короткие локоны, шляпка.
– Страшное? – Эдуард не видел в женщине ничего жуткого, напротив, она была привлекательной, выглядела ухоженной. А потом он заметил, как сверкнули её глаза. Их взгляды на секунду встретились, женщина оскалилась, а потом выхватила из ридикюля пистолет. Милютин среагировал мгновенно, подхватил Алёну на руки и бросился прочь. Женщина так и не решилась выстрелить, дорогу ей как раз преградил автомобиль, она замешкалась, а Эдуарда и след простыл. Он ринулся вперёд по улице, обгоняя прохожих, стараясь уйти как можно дальше.
– Там. Там. И там, – вещала Алёна, одной рукой прижимая к груди коробку с драгоценной куклой, другой – обхватив Милютина за шею. Она указывала на прохожих. Кто-то шёл навстречу, кто-то вровень с ними, кто-то – позади. И у всех глаза сверкали, как драгоценные камни. Творцы. И девочка, маленькая воспитанница Олега, могла отличить их от обычных людей, чувствовала их ещё до того, как они являли свою сущность. Но Эдуарду было некогда об этом думать, нужно было уносить ноги, исчезнуть, затеряться. Он шёл быстро, старался не поддаться панике и не перейти на бег, боялся привлечь внимание, старался никого не задеть, не толкнуть, но был готов в любой момент пустить в ход револьвер.