Слухами земля полнится! Уже до англичанина, тьфу, шотландца дошли! Да что же это за напасть?
– Мистер Макинтайр…
– Я ведь прав? Прав! – вскричал шотландец. Подумать только! Он выглядел несчастным. – Я уже неделю пытаюсь вам понравиться, а вы на меня не смотрите. Женщины всё подмечают, они наблюдательные… наблюдательнее мужчин. Вы просто не хотите замечать. Значит, есть другой.
Тоже мне сыщик! Подслушал разговоры секретарей-машинисток, а притворяется умником!
– Я не получила должного воспитания, как вы, например, мистер Макинтайр. Но даже я вижу: вы перешли все границы! Да как вы…?
Его красивое лицо приняло самое невинное выражение.
– Каюсь… мой русский… – зашептал Вильям Арчибальд. – Я не всегда могу… выразить…
– О, вы прекрасно говорите по-русски! Не прикрывайтесь этим!
– Вы злитесь, значит, я прав, – заявил шотландец, грустно улыбнувшись. Он не собирался менять тему. Лариса рассвирепела.
– Вы наглец! Таким не место на дипломатической службе, знаете ли! Да, это оскорбление. Вы наглый, самонадеянный… Ещё и умника из себя строите, знатока женской психологии!
– Я не знаток. Порой кажется, я знаю о них всё. А получается, что ничего.
Ишь ты, какой спокойный! Ещё не знает, с кем связался!
– Я неприятный собеседник, мистер Макинтайр. Я неприятный человек. Я с легкостью забуду о протоколе. Мне вы нужны не для праздных бесед. Помогите найти Леди в чёрном, большего я не прошу. Будете лезть в душу, пристрелю. Да, вы не ослышались. О последствиях я подумаю после. Главное, чтобы вы замолчали навсегда. Надеюсь, вы меня поняли?
И она гордо прошла мимо, а бледный потрясенный Вильям Арчибальд ещё долго смотрел ей вслед с полуоткрытым ртом.
***
– Почему вы не помогаете нам, госпожа? – светловолосая девушка, ровесница Ларисы, походила на измученного ангела. Глаза светло-голубые, большие и обманчиво невинные. – Закон не был к вам справедлив. Забрал вашего милого. Как на ладони ваши чаяния, надежды и страхи. Всё знаю и всё вижу. – Яковлева поёжилась. Творцы действительно могли читать мысли, видеть чужие помыслы. Лариса чувствовала себя беспомощной, незащищённой, и ей это не нравилось. Ужасно не нравилось. – Напрасно вы на нас злитесь. Мы не желали зла ни ему, ни девочке.
– По имеющимся у меня данным вы пытались застрелить Эдуарда Милютина, – фыркнула Лариса. – Ребенка вы бы тоже убили?
– Нам пришлось пойти на крайние меры. Мы хотели задержать его, остановить! Мы пытались ему помочь! Уж лучше смерть, чем то, что ему уготовил Закон. Он добрый и грустный, жалел нас. Никто нас не жалел, кроме него. Лучше уж ему умереть.
Час от часу не легче! Лариса почувствовала не просто беспокойство, а болезненную тревогу, страх за будущее другого человека.
– Хватит! Перестаньте! Говорите толком! Что с ним сделают? Причём здесь Закон?
Светловолосая девушка хищно улыбнулась.
– Закон его выбрал, госпожа создательница. Выбрал. Они запрут его в высокой башне, обрядят в белые одежды, и Закон будет говорить через него. И никогда, никогда он не вернётся домой. Вы никогда его не увидите! Он будет там один, совсем один, никто не придет за ним, не поможет. Они будут только требовать. Пройдут годы, десятки, сотни лет, а он останется пленником. И не знать ему покоя целую вечность. Так скажите, госпожа создательница, справедлив ли наш Закон?
***
Лариса потеряла покой и сон, не находила себе места. Эдуард жив, но в плену, и, если бедняге не помочь, он так и останется заложником. Но как быть? Как быть? Все двери заперты, никто по ту сторону не отзывается. Небытие отгородилась от мира людей. Никого не впускают и, наверное, не выпускают. Как вытащить оттуда Милютина?
«Создательница». Знакомо… как знакомо… Слово из её детства. Помнится, Ларису ещё не отдали в школу, и она коротала дни в обществе больной бабушки. Та уже не вставала с постели. Помнится… запах лекарств, дождь стучал по подоконнику, голос бабушки и рисунки, с которыми Лариса не расставалась. Она жила в мире своих грез, прекрасном и далеком, там она гуляла по облакам, встречала рассветы на вершинах гор или верхушках вековых сосен, ничего не боялась. В её мирах не было зла, грусти и опасностей. Она рисовала, а бабушка всё плела и плела свои дивные сказки, как паутину. Сказки ли…?