Знакомая история, неуловимо знакомая. Если бы только не болела голова… если бы только появились силы…
– Ах, вы проснулись, благос… Эдуард Андреевич! – засуетилась Аделаида. – Как вы себя чувствуете? Голодны?
С трудом молодой человек приподнялся, сел и сжал руками несчастную голову. Его забинтованные пальцы болели, щёки пылали.
– Нет. Только бы воды…
– Может, тёплого молока? – заворковала Аделаида. – Любите молоко?
Эдуард терпеть его не мог, а сестра взяла за моду почивать им, стоило только чихнуть.
– Нет, я же не ребёнок.
– Мой сын немногим моложе вас, а молоко любит. О… не сердитесь. Вода так вода. Удержете стакан?
– Я пока не собираюсь умирать. Просто… просто устал, – он всё помнил, до последней мелочи, самой незначительной детали. И всё равно не злился на творцов. Наверное, слишком устал, чтобы гневаться. Но всё же… всё же что-то Эдуард упустил.
– Зеркала! Я же не сказал, что нужно разбить зеркала. Все зеркала! Не стоит бояться… они…
Аделаида ласково улыбнулась и взбила его подушки.
– Вы сказали. Когда вас нашли, вы только это и повторяли. Нет больше зеркал. Они, конечно, вернутся. Кошмары всегда возвращаются. Но надежда сможет их сдержать. Благословенный подарил её, доказал, что Закон нас не покинул. Народ славит ваше имя.
Этого ещё недоставало! Неужели они сами не могли разбить проклятые зеркала? Не могли…? И верили, что с ним говорил Закон? И как столь могущественные колдуны могли быть такими наивными?
– Аделаида, возможно, Павел Юрьевич рассказывал, что происходит в нашем мире. Теперь, когда тут всё прояснилось, творцы смогут вернуться домой. И каратели… то есть гвардейцы тоже. Мне сказали, благословенный может призвать гвардейцев, даже мятежных. Это правда? Они придут, если позову? Найдут дорогу?
– Велите открыть двери, господин. Гвардейцы не посмеют вас ослушаться, кому бы они сейчас ни служили.
Прекрасная новость!
***
Эдуард чувствовал себя в высшей степени странно и нелепо. Облачённый в белые одежды, с серебряным венцом, который сильно сдавил лоб, восседающий на троне, он пытался вершить правосудие. Видела бы его Лариса! Наверняка бы смеялась до колик. Мятежные гвардейцы, а всего их было тридцать человек (и они устроили такой переполох!), стояли на коленях, низко опустив головы. С них прилюдно сорвали серые плащи, что считалось величайшим позором. Среди них были и мужчины, и женщины. Совсем юные и уже пожилые. Но внешность творцов, как понял Эдуард, была обманчива. Они запросто могли жить сотни лет, но выглядеть молодыми. Милютина душил гнев. Кто-то из них довёл до самоубийства его лучшего друга, мучил, насылая страшные видения. Открытое, улыбчивое лицо Михаила в тот момент стояло у Эдуарда перед глазами. Гвардейцы убили его, погубили и других людей, разрушили семьи, принесли много горя. Из-за них Лидия осталась вдовой, из-за них погибли Ирина Борисовна и другие творцы. Из-за них… Судьбы карателей были в его руках, он мог наказать их, жестоко отомстить. Наконец-то…
Эдуард сжал ладонь в кулак. Он старался успокоиться, мыслить здраво, всё взвесить, что было очень и очень трудно.
– Закон запрещает насылать кошмары на невинных людей. Наказание – смерть, – объявил Эдуард негромко. Повышать голос не требовалось, все подались вперёд, чтобы послушать речь благословенного. – Что скажете в своё оправдание? Мне придётся выслушать каждого из вас и решить вашу участь. Говорить будете по одному, друг друга не перебивайте, молчите, пока не дам слово. Вопросы здесь задаю только я. Правила нехитрые, так ведь?
И они говорили, каялись, но не просили снисхождения, не умоляли о пощаде. Глаз не поднимали, но в их голосах Эдуард не уловил страха, гвардейцы были спокойны и покорны судьбе. На вопросы отвечали чётко, коротко, не запинаясь. Даже самая юная из карателей, девушка, по виду ровесница Таты, не заикнулась, не пустила слезу. Возможно, они действительно ничего не боялись, возможно, чувства этим созданиям были чужды. Что было ужасно… просто ужасно… Все гвардейцы твердили одно и то же: они не ведали, что творили. Кто-то подчинил их волю, создал зачарованные портреты и управлял ими, как марионетками. Но несмотря на это, они примут любую смерть, какую только изберёт для них Закон.
Закон. Закон. Эдуарда от него уже тошнило.