Ни один мускул не дрогнул на её лице.
– Я не понимаю, о чём ты.
– Боюсь, понимаешь, – он поднял на девушку глаза.
Лариса выпрямилась, расправила плечи. Она выглядела расстроенной, оскорблённой до глубины души, и на Эдуарда накинулись угрызения совести. В конце концов, в чём он собирался её обвинить? И как он мог поверить Олегу? Олег лгал ему на протяжении стольких лет! А если Веселовский и сказал правду, то разве это было важно? Милютин должен был думать о другом, совсем о другом, вот только никак не мог избавиться от подозрений.
«Скажи же, скажи, что всё это неправда! А если и правда, то как узнать, когда ты управляешь мной, а когда нет? Как узнать, что ты не сговорилась с Макинтайром?»
В глубине души он надеялся, что Лариса станет отрицать, отнекиваться, уверять, что ничего не понимает. Тогда бы он рассердился, выплеснул ей в лицо всё своё недоверие, все подозрения и обиды. Вот только Эдуард знал: отрицать она не станет.
Лариса не спускала с него холодных и усталых синих глаз, ещё никогда он не видел её такой грустной. Не сломленной, а именно грустной. Возможно, он смертельно её утомил, он и проклятая история с несуществующим миром. Миром, частью которого она не желала быть. Если Эдуард и ранил Ларису, она и виду не подала, она никогда не позволяла себе быть слабой.
– И что ты намерен делать с этим знанием? – холодно спросила Яковлева. – Чего ты хочешь?
Он не мог объяснить, он запутался и не знал, кому верить. А ему так хотелось верить хоть кому-то, на кого-то полагаться, чувствовать поддержку. В один момент Милютин остался совсем один, и те, кто был ему дорог, оказались совсем не такими, какими он привык их видеть.
– Лариса, ты думала: я не пойму, буду тебя осуждать? – зашептал Эдуард, он чувствовал себя беспомощным, ему хотелось спрятаться от её строгих глаз. Не он осуждал, а она. Всегда последнее слово оставалось за ней.
– А разве ты не осуждаешь? – спокойно спросила девушка, и Милютин рассердился. Он был уязвлён, чужая сила его страшила.
– Лариса! Я вовсе не хотел тебя обидеть, я только…, – и тогда Эдуард сказал то, о чём потом не раз жалел. – Хочу понять, каково это – управлять другими? Каково это – понимать, что они у тебя на крючке и не смогут с него сорваться, будут делать всё, что скажешь? Рисковать ради тебя, восхищаться тобой, любить тебя? Скажи! Скажи! – всю свою злость он выплеснул на неё, всё отчаяние, печаль. – Вы, творцы, такие самонадеянные, считаете себя богами. Но разве вы сделали хоть одно доброе дело? Вы можете изменить будущее, предотвратить войны, спасти невинные жизни, но на что вы тратите свои способности? На какие-то глупости! Думаете ли вы о тех, кого порабощаете, лишаете воли, свободы? Думаете вы о них? Вам их жаль? Или до них вам нет никакого дела? Вы ломаете их, уничтожаете, разрушаете их жизни. Вас это забавляет? Скажи! Скажи!
Лариса могла его ударить, Эдуард заметил гнев в её глазах, тот полыхнул и погас. А потом они загорелись синими огнями.
Создательница.
– Отправляйся в больницу, Эдуард, – её голос не дрогнул. Лариса не просила, она отдавала приказ. – И возвращайся к своим обязанностям только тогда, когда будешь готов. Макинтайра я беру на себя.
Этого-то Милютин и боялся.
– Скажи, что он тебе обещал? Что он обещал? – Эдуард потянулся к комиссару, схватил её за руку и потянул на себя. Тело пронзила боль, раны горели адским огнём, сердце же, напротив, заледенело от страха. – Лариса, прошу тебя! Не верь ему! Он может тебя понимать, может знать, чего ты хочешь, но никогда не забывай: он враг! Слышишь?
– А ты кто? Враг мне или друг? Союзник? Кто ты? Знаешь, чего я хочу? Спрашивал ли ты об этом? – глаза спокойные, голос – ровный, но боль не спрятать под маской, не укрыть. Она всё равно рвалась наружу. – Сделала ли я что-то такое, чего ты не хотел? Разве я к чему-то тебя принудила? Разве я тебя предала? Разве важно, кто я и на что способна? Я всего лишь хотела, чтобы ко мне относились по-человечески. Или ведьма этого не заслуживает? Может, я и не человек вовсе, а чудовище? Так ты считаешь?
– Прости! Прости! – взмолился Эдуард, хоть и знал: оттолкнёт, не станет слушать. Слишком сильная, слишком гордая. Он подвёл Ларису, обманул её доверие. – Прости меня!
Она высвободила руку из его пальцев, сама открыла дверь.
– Поговорим, когда я остановлю создателя. А теперь уходи. Уходи, Эдуард, – зашептала девушка, и тогда-то её голос дрогнул. Милютин снова потянулся к Ларисе, но она отпрянула, предупреждающе подняла руки, мол, не приближайся. – Пожалуйста. Я прошу, а не приказываю. Больше никогда я не стану тебе приказывать. Обещаю. Только оставь меня. Оставь.