За исключением оккупированной иноземцами области в центре, остальная часть питейного дома была по чести распределена между шести городских кланов. Заметное большинство, конечно же, составляли Лердвинги, клан ярла. После того, как Торлейф занял место правителя за длинным столом, дела у них шли хорошо, клан вырос почти вдвое, так как многие внезапно вспомнили, что когда-то давно их дедушка или бабушка были из Лердвингов. Очень удобно.
Многие пытались находить подобное родство у себя до сих пор: кучерявый Свейн, например, сын трофейной рабыни и, скорее всего, кого-то из мужчин Лердвингов, к семнадцати годам уже успел потерять где-то глаз в попытках доказать, что он сын своего отца, а не сын своей матери. Столь отчаянная служба, однако, не принесла ему большой пользы: в обмен на глаз он получил возможность быть прислугой для старших, бегая по их поручениям, да возможность срывать свой гонор на тех, кто ещё не начал свою цепь. Ну и второе имя, конечно же — Свейн Принеси. Обычно названное имя — предмет гордости, но лучше уж жить без имени вовсе, чем иметь такое.
Отдельной группой сидели в углу мелкоглазые отшельники, говорящие неизвестно о чем на своём, им одним понятном языке. Грязная куча из мужчин и женщин, стариков и детей, все как один оборванцы с обветренными и поеденной солью кожей и маленькими глазёнками — тошно даже смотреть. Большая часть из них рождались, жили и умирали на своих кораблях, и по ним это сразу видно. Пираты, контрабандисты, попрошайки, воры, но также иногда и торговцы, да проводники по Мёртвым Землям — только ради последних двух занятий их иногда и терпели в приличных местах, не впуская, впрочем, в города даже близко, так что видеть целую группу на твёрдой земле было, мягко говоря, странно и неожиданно.
Обычно отшельников гнали бы на их вонючие корабли батогами, да и кланы бы лаяли друг на друга из-за какой-нибудь старой вражды. Но этой ночью никому не было дела до старых мелочных ссор или до корабельных оборвашек, и все как один ковыряли хмурыми взглядами шумное застолье иноземцев, да явно ждали лишь повода.
С такими хмурыми лицами беда была неизбежна, но в тот момент Ригу было все равно. Куда больше его заботил вопрос поиска свободного места: не мог он сесть за столы ни к одному из кланов, не мог, да и не стал бы ютиться с мелкоглазыми отшельниками, и уж точно не пошёл бы искать себе место среди помилованных дикарей, кому разрешили вернуться с Белого Края просто потому, что никто уже не помнит тех преступлений, за которые их клан был изгнан поколения назад. Если не брать в расчёт всех этих людей, обычных столов оставалось не так и много, и все они были заняты теми, кому достаточно было и своего имени: капитаны кораблей, торгаши с Южного Берега, ремесленники, да лесные отщепенцы навроде Стрика Бездомного. Риг не мог отнести себя и к ним. Даже собственное тело казалось ему каким-то незнакомым и лишним, болтающимся сбоку от него настоящего. Может быть, если найдёт он рукой бутылку, а в сердце своём желание поделиться выпивкой, то тогда и место какое сыщется? Мало кто откажется выпить за чужой счёт.
Пока он шёл в дальний конец питейного дома, где на полках стояли ряды бутылок и кувшинов, и разливался из бочек хмель да медовуха, один из иноземцев в ярко-красной рубахе вскочил на стол вместе гитарой. Инструмент был сделан из полированного дерева и выглядел довольно изысканно, особенно на контрасте с руками музыканта, что были покрыты шрамами от жутких ожогов. Изуродованные руки музыкант не прятал, нарочито закатав рукава рубахи до самых локтей. Лихо скинув густые черные волосы со лба и пнув ногой мешавшую ему запечённую свиную голову, он побренчал немного, после чего громко объявил на языке империи:
— Песня о любви!
Это заявление было встречено шквалом пьяного одобрения от его товарищей, которое ещё больше возросло, когда наёмник начал петь неожиданно хорошо поставленным голосом, пусть и с небольшой хрипотцой.
Знавал я девчонку с Золотых Островов
Красивая — просто нету слов.
Но имела причуду, спала лишь у стенки,
И прижимала к ушкам коленки.
А утром пришла худая весть