— Я знаю закон, мальчик. И хоть он не высечен в камне и не выведен чернилами по бумаге, я уверен, что и ты знаешь его не хуже меня. Закон не говорит о таких вещах.
— Закон Севера говорит в первую очередь о справедливости. Пускай её не очертить бумагой, камнем или металлом, но всем известно, что честно, а что есть подлость и предательство.
— Истинно так, — Торлейф кивнул, бросив на Рига хитрый взгляд. — Не нужно портить бумагу или переводить железо, чтобы сказать: достойно исполнять приказы и хранить верность традициям, и негоже, к примеру, красться ночью к чужому дому с оружием в руках, — ярл сделал короткую паузу. — Где же справедливость в том, чтобы ослушаться прямого приказа?
— По справедливости, рядом с обвиняемым должна быть семья. Должен быть тот, кто запомнит все произошедшее и повторит для других, особенно если твоим решением обвиняемый более не сможет потом говорить. Это будет справедливо, и это будет Закон.
Риг умышлено сказал «твоим решением», а не «решением ярла» и видел, как слегка подёрнулось лицо Торлейфа. Но уже через мгновение улыбка вновь вернулась на его сытое лицо и, огладив неспешно свою длинную бороду, он сказал:
— Это будет Закон.
Именно в этот самый момент неподалёку взревел рог, и от этого звука содрогнулись сердца ворлингов — звук был сильным, известным, но последний раз его слышали шесть лет назад. Кланы в одно мгновение прекратили свои мелкие склоки, утратили также интерес и к Торлейфу с Ригом, и чужеземцам Безземельного Короля.
Все как один обернули лица к северу, после чего каждый, молодой или старый, мужчина или женщина, прославленный воин или безродный пьяница — все опустились на одно колено. Ярл Торлейф был среди прочих, хоть тому под тяжестью шубы и собственного брюха на то потребовалось больше времени. Остались стоять лишь иноземцы, да Стрик Бездомный, с которого не было спроса, и, конечно же, Кнут, временно возвышенный над всеми.
Последним преклонил колено и дружинник по имени Робин, от самого ярла получивший прозвище Предпоследний — короткостриженый, безбородый иноземец с уродливым шрамом вокруг шеи, что прибыл по приглашению ярла пару лет назад, да так здесь и остался. Вечно с мрачным выражением лица, он не занимался каким-либо ремеслом, не растил злаки или полезные травы, не строил корабли и не ходил в налёты, лишь упражняясь ежедневно со своим полуторным мечом, да практикуясь в стрельбе из своего арбалета, но отказываясь от дружеских поединков. В остальное время слонялся без дела, и было не похоже, чтобы красоты севера пленяли его, но и покидать их края он тоже не спешил. Да и в целом держался он обособленно, людей не избегая, но и сближаться с ними не пытался. Держался равно и со славными воинами и с бесчестным отребьем, сам при этом жил без цепи, и в то же самое время по причине неизвестной был удостоен места за длинным столом. В целом же хранил он на своём лице нейтрально-безразличное выражение ко всему, что попадалось ему на глаза, и лишь в этот самый момент неожиданно изменил себе.
— Леворукое отродье, — сказал он на железном языке, с тихой, прочувствованной злобой, и это были первые слова Робина Предпоследнего, что Риг услышал в своей жизни.
Площадь меж тем тонула в шёпоте, и голоса поживших, что слышали звуки этого рога быть может три или четыре раза за всю свою жизнь, сливались с голосами молодых, что спрашивали о грядущем и получавшие в ответ лишь затрещины да хмурое недовольство.
Второй раз рог прозвучал скоро и неожиданно близко, что говорило о большой поспешности, с которой двигался в их сторону его носитель. После этого второго раза площадь моментально погрузилась в почтительное молчание, а потом рог возревел в третий раз, и к людям снизошла бессмертная Кэрита.
Как и положено, Риг смотрел в землю при её появлении, усмиряя жгучее чувство любопытства. Овеянный ароматами её духов, приятными и смутно знакомыми, но в то же время таинственными, точно древние сказания. Он слушал ровные, тихие шаги и лёгкий перезвон металла, которые были настолько ритмичны и однообразны, что это даже немного ужасало. Мурашки бежали у него вдоль позвоночника. Звук, запах, и тёплое чувство, что обволакивало будто тёплое одеяло морозным утром, когда ты уже не спишь, но ещё и не бодрствуешь — всё это вызывало ощущение проскальзывания меж сном и явью, и Риг сам не заметил, как поднял голову и уставился во все глаза.
Изящный девичий стан, схваченный лёгкими, упругими шелками, тонкие браслеты, что мелодично звенели при каждом медленном шаге, и накидка, лежащая на её узких плечах зыбким утренним туманом — все делало её нездешней, далёкой и недоступной. Риг смотрел и не мог насмотреться, и разум его, и сердце, и мысли в голове — всё это, весь мир уплывал в зачарованную даль, где средь туманной дымки звучало, напевало, жило созвучно перезвону этих тонких браслетиков что-то неуловимое, что-то чудесное. Лишь красный платок, тонкий и длинный, обволакивающий её лебединую шею, напоминал о земном происхождении девушки, и кончики его мерно качались в такт её шагам, вперёд-назад, снова и снова, вперёд-назад. И сам Риг слегка покачивался вместе с ними, вперёд и назад, неспешно, размеренно.