- При моем сане зазорно, ряса на мне!
- Вы не в рясе будете петь, - говорит Ступакович. - Вы рясу в общей уборной на гвоздь повесите, а с чего ряса на гвоздю спаскудится? - никак. Вы петь будете в самом наиладнейшем лапотном уборе, и заметьте себе: плисовые шаровары - досконально прежняя роскошь.
Дьякону отец вспоминается: строгий, с академическим значком. А Ступакович свое: гонорар наивысший, разовый, без заминки, один уговор - не опаздывать. Дело живое - проточное.
Как неужто и в субботу? Сейчас после всенощной, и грим положить не успеешь.
- Грим? Пустое дело, - сказал Ступакович, - зеркальце выньте, да хоть себе в алтаре цветным карандашиком тут - там. Шапку нахлобучил, бородой в воротник, и - хотите на пару пива? Никому не узнать.
Дьякон Мардарий руками замахал:
- Такой грех в моем сане!
А пан Ступакович:
- Почему вам грех, когда у меня полный духовный ансамбль! И не какие нибудь безработные, а сплошь живая и мертвая церковь. Теперь никто ветер к себе в голову не впускает - совместительствуют. А вы хотите состроить исключение?
- Сан духовный...
- Я же сана, боже храни, не отгнетаю. Сан вам остается для базы. А "кафе-Козерог" - отхожий промысел. Ну: не коротко и не ясно?
- Сан - для базы! Духовный мой сан?!.
Не спал эту ночь Мардарий и как дятел, одно: ехал сюда, чтобы свой сан оправдать. А сан-то... сан - для базы.
V
Дьякон Мардарий в столице больше слыхал о том новом, что творилось в церковных кругах, но, как и в Дубовой Луке, это все были злые сплетни, а сам он еще приблизиться к делу не мог.
Приход его был из "мертвых", и батюшка в проповедях норовил завернуть про последние дни и печать Антихриста. Конечно, все это с указанием на далекое прошлое Византии и гонение императора - арианина.
Но преотлично все знали, где сия Византия и кто будет сей арианин. А управдом Сютников, между всем прочим, и богоспец, он проведал всю платформу живцов: и кому будут давать красные митры, и кто замечен в "сокрытии ценностей", и сколь много вдовых попов с разрешения "ВЦУ" поженились.
Он же приносил живцовский "журнал для всех" с подсчетом на полях, сколько раз упомянуто слово "экс-пло-а-та-ция", и прочие советские митинговые слова, вместо прежних слов божественных. А последний листок, богоспец Сютников вырезал и наклеил на твердый картон.
Это было объявление о дешевой продаже плащаниц, подсвечников и хоругвий с плагиатным от гостиного двора выкриком, вроде рекламы крест на крест: "все для церквей"!
Сютников, злорадно хихикая, берег этот листок для каких то иных времен.
А дьякону Мардарию одно любопытство: - самому поглядеть, удостовериться, точно ли живцы - антихристы? Прочтя как то раз о "совместном" выступлении, все дела неотложные бросил, в партикулярный свой костюмчик оделся, волосы шарфиком обвязал. - Хоть и модны "стрижи", а не всякому просто, поднять руки на волосы. Молитва над ними.
Тайком ускользнул на заседание Мардарий - и в самую точку попал. Главный один доказывал, как именно вышел в церкви раскол.
Мардарий не отрывался от главного.
На эстраду перед несметным народом тот выбежал и стал говорить. Разве словами? Нет. Будто чирк - подожжет, и взовьется ракета и вокруг огнями цветно... А он им упасть не дает, еще и еще...
Сразу Мардарий не понял смысла слов, боялся понять. Все, о чем он сам при царе еще, не то что робко подумывал - куды не сумел бы! - А скорей все то, от чего больно бывало, и стыдно бывало, - вот про все это проповедник, как по самой умной книжке.
А войну то, войну как разделал! Пушки, чугунные неодушевленные орудия, говорит, святой водой окропляли, чтоб им без промаха бить людей.
И про все это таким ураганом, взметает вверх, в стороны руки, сверкают глаза, весь бледный, яростный...
- Божья гроза, - шепчет Мардарий, - божья гроза.
Как девушка, скромный дьякон вовлекся в вихрь проповедника и весь замер в одном: за что скажет, за то и помру.
А говорит проповедник слова: социализм, революция... примем гонение и смерть за новое религиозное сознание.
Мардарию вспоминается, как тогда в вагоне он взволновался от всего, что видел, и как потушил в себе новый интерес, не зная, смеет ли он, духовное лицо, сопричтись революции. Теперь он видит, что смеет и как это надо.
- Кто принадлежит к прогрессивному духовенству, кто знает что церкви нужен сдвиг? Идите к нам!
Трепещет и стыдится Мардарий: неужто он сам и есть прогрессивное духовенство, - ведь двух слов связать не умеет.
И хоть слышит сзади, не понимает насмешливых возгласов:
- При царе бы войну и корили!
- Задним числом дешевле стоит!..
А тот на эстраде рассказывал, как они, несколько человек, сделали церковный переворот, и теперь все
в церкви по новому. - В одной любви христовой и строительстве праведном...
Как только этот проповедник окончил, Мардарий других и слушать не стал, побежал домой.
Скрипит чуть подмерзший снежок, белая улица, и вдруг радость от нее, как от той белой дороги, когда с парнями ходил в Ордынок. Молодость воротилась и вознесла. Вот пусть бы сейчас все те разговоры, в вагоне. Сейчас сказал бы тем, профессорам соборным, и кавалеру и флотскому: я вам родня. Я, дьякон Мардарий из Дубовой Луки, тоже знаю, за что собственно мне помереть. Да, за новую, за живую церковь!
Тихо пробрался в свой корридор дьякон Мардарий, тихо отперся ключем. Не раздеваясь, взял со стола ножницы, и сияя детскими веселыми глазами, отрезал целиком свою забранную в кулак косицу.
Дьяконица проснулась. Замученная, безброво и тупо смотрела на мужа. Потом она глянула вниз на половицу. На половице, свернувшись кольцом, как змея, чернела густая дьяконова волна.
- Остриг!..
И как по каменным, по ее серым щекам съехали вниз две слезы.
VI
Решающие наступили для Мардария дни. Не в словах увязать - оживлять жизнь делами, "новым религиозным сознанием", вместе с ним, с проповедником. Из за этого самого из Дубовой Луки сюда ехал, из за этого с дьяконицей своей голодает.
Что же ему, как начать? Попроситься в прогрессивное духовенство? А какой он работник! Косноязычен и не мудрящ.
Вот если б для примера за что помереть надо бы - это он может. Детей люди добрые не оставят...
А духовенству, как и всем, надо правду свою выявлять: из за чего собственно оно есть духовенство - то есть именно особое ведомство?
И мечтается дьякону; в обиде тот проповедник, что ему душу пронзил, готовится к ссылке, и на все его дело - гонение. А он дьякон Мардарий в ноги ему: пострадать хочу с вами за все собственно, о чем вы давеча с кафедры!