– Федя, ты хотя бы понимаешь, что тебе доверят кнопку от атомной бомбы? – поздравлял Владик.
– От ядерного щита, дружище, – кивал я.
– Надо очень, – пожимал плечами невозмутимый слесарь-инструментальщик.
– А я бы бахнул, – сознался я.
– Юноши, а не хотите продажной любви? – на привокзальной площади предложила нам, возникшая неведомо откуда привокзальная синявка.
– Я тебе сейчас лицо обглодаю, – сообщил Федя.
Синявка отчего-то сразу прониклась и растворилась в толпе столь же стремительно, как и появилась.
Тут наш прапор пришел в себя, оглядел площадь безумным глазом и пытался от нас убежать с опереточным криком:
– От меня не убежишь!
Мы кинули ему в спину сумкой и поймали. Потом на вокзале он, как пес, захотел в туалет.
– Хочу пипи, – заявил он и остановился.
– Елки-палки, военный – тебя в спешке делали, твоя жизнь реклама – безопасного секса, – вздохнул Владик.
– Иди вон в кусты. – посоветовал я прапору.
– Офицеры в кустах не слабятся, – гордо возразил тот.
– Что нам тебе – баобаб искать? – рассердился студент.
– Давайте его в туалет на вокзале отведем, – предложил сердобольный Федя, – чего ему страдать? Пусть поссыкает.
Мы отвели прапора на вокзал в туалет. Он вошел туда и заперся в кабинке навсегда.
– Открывай, подонок! – полчаса кричали мы ему.
– Сарынь на кичку! – неслось из кабинки, после чего прапор обязательно спускал воду и дико хохотал.
– Прапор – глубоко невоспитанный тип! – сформулировал Владик.
– Определенно, – согласился Федя.
– Что там невоспитанный – дикий прапор! – поправил я.
Пришлось прапора через дырку под дверью, за ноги вытаскивать. Я его за левую туфлю тащил и отчего-то представлял, что, скорее всего в этот момент, на другом конце города, в моей съемной квартире, среди распоротых подушек дико тоскуют по мне братья Улугбек и Максуд.
Короче, еле прибыли к кораблю. Прапора нес на плече, как казак невесту, Бомба. Стюард не хотел нас пускать, ему не нравилось настроение прапора.
– Он не пассажир, а дрянь какая-то! – беспокоился моряк.
– Вы что такое говорите! – вмешался я и объяснил, – данный субъект – герой трех горячих точек, балтиец, с контузией на всю башку. У него к вечеру давление подскакивает до трехсот шестидесяти.
– Точно? – не поверил стюард.
– К гадалке не ходи, – заверили мы его в один голос.
– Ладно, заноси, – смягчился моряк, – но в коридор героя не отпускать. У меня ковры.
Уже в каюте мы еще попили пивка, положили прапора, где чемоданы, и договорились называться по военному, для азарту: я – Пулей, Владик – Штыком, Федя – Бомбой.
– Будешь ты, Федя, Бомбой.
– Почему Бомбой?
– Потому что вспыльчивый. Ты, Владик, будешь Штыком, потому что стройный, а я буду Пулей, потому что в цель.
Пароход, как обдолбанный, мчался прочь от нашего города, за бортом стремительно проплывали дохлые собаки с мечтательными выражениями на застывших мордах и речные семафоры, с багажной полки беспрерывно пердел проказник прапор, в миру Коля Казаков, а мы мечтали о подвиге.
– Если пошлют в горячую точку и наградят звездой, то квартира без очереди, – сказал Бомба. – И, конечно, везде без очереди.
– А если еще и ногу оторвет, – продолжил я, – в собесе деревянную дадут, попугая-матершинника и черную метку.
– А пиратов больше нет, – с грустью заключил Бомба и откусил пирожок.
Бомба ошибался.
На верхней палубе пробили склянки и я предложил:
– Может, по кораблю погуляем, с морскими традициями познакомимся?
– Я проголодался, – поддержал мою инициативу Бомба.
– И я не прочь предаться легкой, поэтической флегме, – с достоинством согласился Штык.
Мы связали спящего прапорщика простынями и вышли из каюты. Сразу же в коридоре мы столкнулись с матросом, который тащил ящик шампанского куда-то вглубь.
– Кто гуляет? – спросили у него.
– Леопольда Роскошного жениться везут, – ответил моряк и облизнулся, – с цыганами и кордебалетом.
– Обожаю кордебалет, – вздохнул Штык.
– Про этого Леопольда в газете «Гудок» писали, что он цыганский барон и наркотиками торгует через ларьки Союзпечати, – вспомнил Бомба.
– Роскошно жить не запретишь! – заключил я.
Мы поднялись по лестнице на палубу. Прошли мимо окон ресторана. Уселись на деревянные шезлонги у борта и стали смотреть на темный берег, проплывающий мимо.
– Когда-то я хотел стать капитаном подводной лодки, – признался Штык, помолчал и добавил, – но у меня клаустрофобия.
– А я с папой каждое лето плавал на пароходе «Иван Сусанин», – включился я в романтическую беседу, – папа ночью воровал воблу, которую моряки сушили на корме.
– Вобла соленая и хрустящая, – кивнул Бомба.
– Правда, помимо воблы, папа еще воровал личные вещи пассажиров и однажды нас крепко потузили и высадили на берег. Больше мы не плавали, а скоро папа умер от глубокой старости и не оставил никакого наследства, – закончил я рассказ.
– Сквалыга, – крякнул Штык.
– Романтик! – поправил я его и предложил – может, немного расслабимся?
– У меня кончились деньги, – пожал плечами Штык.
– Но у нас есть Леопольд Роскошный, – напомнил я.
– Предполагаешь, что Леопольд – хлебосол и душка? – нехорошо улыбнулся Штык.
– А как же! – кивнул я, – он же барон, у них это в крови.
Мы спустились вниз, подошли к двери куда матрос затаскивал шампанское и постучались.
– Ес!! – утвердительно раздалось с той стороны.
Дверь распахнулась и нашему неискушенному взору предстало зрелище достойное кисти художника Ренессанса: в окружении пожилых цыган стоял молодой человек тридцати с небольшим, в дорогой английской тройке и обнимал крепкого брюнета. Лицо брюнета нам рассмотреть не удалось, поскольку он стоял к нам спиной. Единственное, что определяло барона как представителя древней нации, так это многочисленные золотые кольца с бриллиантами, унизывающие его тонкие пальцы, да еще гигантская золотая серьга в левом ухе. На наше появление он отреагировал взлетом правой брови и ехидным вопросом, – что, кавалеры, – погадать пришли?
Очарованный сказочной фигурой этнического аристократа, я не нашел ничего лучшего, как сразу предложить, – может, в картишки перекинемся?
– Играть на что будем? – стольже ехидно продолжил свои распросы барон, огрядев нас с головы до ног, – на спички?
– При вашем высоком положении, как-то на деньги и не удобно предлагать, – тут же парировал я и предложил, – на просьбу. Мы тут в армию собрались и очень бы хотели, что бы вы нам спели песню.
– Песню?! Спел!? Я?! – изумился Леопольд, оглядел окружавших его цыган и оглушительно захохотал. Цыган тоже, как прорвало. Когда первые страсти утихли, барон выкушал еще одну рюмку и сказал: Значит, песню. А вы? Что вы можете?
Тут проявил себя Бомба. Экс-инструментальщик шагнул вперед и решительно буркнул: Все!
– Это ставка! – с уважением согласился Леопольд и опять захохотал на минуту. Наконец он успокоился и спросил, – какую игру выберем? Блек джек, голд джек, покер?
– Чего тянуть ваше драгоценное время, – ответил я, – Предлагаю нумеро.
– Нумеро, о, простота – мать совершенства, – кивнул Леопольд, ослабил объятья и брюнет, как мешок с селедкой тяжело осел на пол. Леопольд отбросил окровавленный нож, обтер руку платком и тут же выложил передо мной колоду.
Я полистал карты, нашел их приятными и положил назад на стол.
– Ну так я беру?! – улыбнулся барон.
– О чем разговор!? – развел я руками.
Леопольд, не задумываясь взял из колоды карту, перевернул ее и положил передо мной. Туз пик.
Я тоже взял карту и тоже туз пик. На столе лежало два туза одинаковой масти. Цыгане привстали и потянули руки за пазухи.
– Немного странно, но по всему выходит, что нам с вами везет! – развел руками Леопольд и показал на дверь, – пойдемте веселиться, вот только я к папе зайду на секунду. Спрошу разрешения. Законы. Кровь не водица, тем более цыганская.