"Кажись, кто-то прискакал?" — слегка встревожился он, увидев тени людей, чиркнувшие в освещённом кругу у ставки.
Он заторопился туда с полным казаном воды, который он осторожно нёс перед собой. "Коня бы не угнали..." — единственная опаска беспокоила его.
У костра, на оглобле арбы сидел склонившись человек в изодранном на спине азяме, рядом стоял мальчик лет шести, лицо его блестело от размазанных слёз.
— Саин? — обрадовался Елизар.
Татарин молча глядел на незваного русского гостя, потом с трудом приподнялся навстречу, но не для того, чтобы поздороваться, а чтобы взять казан с водой.
— Я подам ей, — продолжал Елизар на кыпчакском наречии.
Но Саин сам припал к казану и долго пил. Потом подал сыну и придержал тяжёлый сосуд, пока мальчик утолял жажду, а уже после он понёс воду жене. Там он присел на корточки, заглянул на младенца и со стоном опустился на землю. Спина его кровоточила через прорехи расстёганного азяма.
Елизар молча поправил костёр, принёс каптаргак с едой.
— Саин, кто тебя?
Татарин не ответил, хотя узнал Елизара сразу, когда тот шёл ещё от реки. За отца сказал сын:
— Нукеры. Нукеры прискакали, смотрели коней. Взяли коней. Нукеры смотрели стрелы. Нету пять стрел — били отца. Волокли в степь и били.
Всё было понятно Елизару. Всё... Нукеры рыскают по всей Орде, проверяют готовность скотоводов к походу: лук, стрелы, конь, сабли, сухая пища... Нет одной стрелы из тридцати в колчане — десять ударов палкой или ногайкой. Пять стрел недостаёт — пятьдесят тяжёлых ударов...
... У костра ел только сын Саина и тихо говорил:
— Асаул нукеров бил долго — зачем отец взял имя великого Батыя, а стрела ржава и неполон колчан. Бил долго...
Отец буркнул что-то, стеная, и мальчик умолк. Елизар подошёл к хозяину, опустился рядом с ним на землю и выждал, когда Саин подымет на него глаза.
— Саин... Скажи мне: поход будет ныне? Татарин подумал и отрицательно покачал головой.
— Не-ет... Не поход. Будет великий смерч, великий огонь по всей русской земле... Асаул кричал, что в сей год подымает Мамай многие земли царства и ставит под свой золочёный бунчук! Нукеры сбили подковы своих коней, они объезжают Орду. Подымают Орду. Горе земле русской. Горе... нам...
Елизару показалось, что Саин всхлипнул. Устыдясь слёз кочевника, он отошёл к костру.
Ночью Елизар проснулся от унылой песни, что напевал, вздыхая, Саин, видимо исстёганная спина не давала ему спать.
11
— Стойтя!
— Отпрянь!
— Стойтя! Куны платитя!
— Отпрянь! Порушу!
— Ня страшуся! Платитя куны, не то мужиков вы-свишшу!
Не ведал купчина рязанский, Епифан Киреев, что Емельян Рязанец не из тех, кто пропустит через свой деревянный мост без платы.
— Я до самого Ольга Ивановича Рязанского тороплюся!
— А я — до пашни! Платитя куны!
— Ах ты, нища сума! По ком тебе опорки-те достались? А?
— По батюшке, боярин, а ныне опорочки сии я во гроб тебе положу, коли куны не вызвенишь!
Епифан оглянулся на подводчиков — четыре подводы и на каждой по двое слуг, а этот мужик и оком подлым не ведёт, только рожа багрянцем взялась под рыжей бородищей. А как с боярином речь ведёт! Вот уж истинно: тут, на порубежье, мужик страху отбыл. А глазищи-те горят — чисто воровская душа, этакой и сам порушит: топор-то за кушаком не плотницкий — ратный...
— Креста на тебе, мужик, нету! Этак ты и с самого великого рязанского князя, с любимого Ольга Ивановича, куны стеребишь!
— И с яво бирали! Платитя!
Епифан покосился на дорогу — выставились мужики плотной тучей, бабы платками белеют за городьбой. Придётся платить...
— Вельми хоробры, коли тучей на девятерых, — проворчал купец, отсчитывая деньги из нашейной калиты. — А вот нагрянет татарва — ко князю прибежите!