Наконец Кашпур добился свидания с генералом. Не таясь, он сразу открыл цель своего прихода.
Ланшон слушал его внимательно, прикрыв глаза. Его скрещенные на груди руки ритмично поднимались и опускались.
Кашпур закончил и, ожидая ответа, мял в пальцах погасшую папиросу.
— Ну что ж, — раскрыл наконец глаза генерал, — все, что вы сказали, несомненно, правильно, но выступать против большевиков мы не будем. Мы примем бой. И тогда разгромим их. Вы говорите о Петлюре, но где его войска, где ваши обещания ликвидировать красных? Наоборот, они ликвидируют вашу армию. Они обнаглели до того, что прислали мне письмо, требуя немедленно оставить Херсон.
Кашпур съежился в кресле. В его выпуклых с красными прожилками глазах генерал прочитал озабоченность труса. На мгновение ему стало жаль Кашпура.
— Вы слышали о генерале Галифе? — спросил он, оживляясь.
— Конечно.
— Чтобы задушить революцию в вашей стране, нужны десятки тысяч Галифе.
Ланшон высказал то, о чем не раз в последние дни думал. Затем он откровенно спросил Кашпура:
— Каковы ваши намерения в случае нашей эвакуации?
— А разве предполагается?
— Я интересуюсь вашими намерениями, — уклонился от ответа генерал.
— Я останусь здесь, — глухо ответил Кашпур, — я буду биться до последних сил, грызться зубами. Там, за Днепром, моя земля, мои пароходы, мои лесопилки. Я не знаю, где мой отец. Я стал нищим, и моя ненависть к ним, господин генерал, не имеет границ. И я не один, господин генерал. Нас много.
— Такая решимость похвальна, мой молодой друг. Но помните о генерале Галифе.
Беседа с командующим вызвала у Миколы чувство обреченности. Ему осточертели пустые херсонские улицы, линялые, хмурые, исцарапанные пулями дома, запущенная, грязная гостиница. Остапенко и Беленко точно в прорубь канули.
Город был отрезан от суши. Неуверенность и страх мучили не только Кашпура. В ночь после разговора с генералом Ланшоном покинул Херсон британский консул Притт. Англичанин выехал, никого об этом не уведомив, ни с кем не попрощавшись. Это событие долго затем обсуждалось в среде командования союзных войск. Но Притта это мало трогало. Он сидел на палубе греческого торгового судна, взявшего курс на Константинополь. Консул придерживался того взгляда, что лучше сойти с арены на день раньше, чем на минуту позже.
Попыхивая гаванской сигарой, он презрительно думал о своих коллегах, оставшихся в Херсоне.
Старый пароход шел со скоростью семи миль в час, имея на борту британского консула, десяток херсонских фабрикантов, одного киевского сахарозаводчика, двух архиереев. В трюме были свалены ящики с награбленным золотом, церковной утварью, мешки сахара, муки, картины из местной галереи и поповские ризы — все это было реквизировано капитаном парохода.
XII
Тяжелый сон оставил Ивгу. Тело освобождалось от него, словно разжимая сдавивший виски железный обруч.
Девушка впервые увидела над собой щербатый, с небелеными балками потолок, а в окне клочок голубого неба. Она пришла в сознание, но думы о виденном во сне все еще не оставляли ее.
Долог был этот сон, слишком долог. Ивге даже казалось, что просто она жила в каком-то ином мире, очень уж много горького и неутешного было в этом сне! Вот и сейчас, стоило ей только закрыть глаза, опаленные ярким дневным светом, и она оказывалась посреди широкой реки. Волны ласково укачивали ее. И как ни силилась она разглядеть берега, они маячили вдали только неясной полоской и были все также далеки от нее. Это опечалило бы Ивгу, не баюкай ее волны так нежно.
На одном из берегов остался Максим Чорногуз, утлый челнок и все остальное, оставленное там позади.
Ивга пыталась восстановить в памяти, что же именно там еще осталось, но потом отказалась от этой мысли, покорилась волнам и снова погрузилась в глубокий сон, лишенный на этот раз видений.
Ветер хлопнул дверью. Ресницы у Ивги дрогнули. Сон отлетел от нее. В хате было темно и тихо.
Вспомнилось все. Лоцманская Каменка, рокочущий голос пушек, похожий на гул запоздалой осенней грозы. Максим Чорногуз. Бегство. Трое суток в камышах, в комарином аду. Жгучая жажда, муки голода и, наконец, долгий путь на лодке по Днепру.
Дальше все пропадало. И никакими усилиями этот провал в памяти нельзя было восстановить…
Ивга зашевелилась на постели, ощутив странную легкость тела. Ей послышалась приглушенная речь.
Тогда она чужим голосом окликнула:
— Кто тут?