Брови снова сошлись. Не к чему вспоминать. Но память неотвязна. Вспомнился дубовик Кирило Кажан (верно, потому что дочка его за стеною). Где он теперь? Говорят, в немецком плену.
На топчане завозился Матейка. Поднял голову над жесткой подушкой и пробормотал сквозь сон:
— Не спишь, начальник? Ложись!..
Голова упала — и снова громкий храп.
— Спи, спи! — говорит тихо Кремень. — Я еще посижу…
Но Матейка не слышит. Он спит и, быть может, видит во сне свою далекую родину — Венгрию.
«Марка нет, — думает Кремень. — А что, если и завтра не будет? Нет, не может быть! Марко из всякой беды вывернется».
И мысли устремляются дальше: «Хорошо, что есть снаряды, оружие! Теперь держитесь, оккупанты!..»
За стеной забылась в спокойном сне Ивга. Ей ничего не снится.
Спокойно поднимается и опускается грудь. На чуть приоткрытых губах играет улыбка.
Тихо на Лоцманском хуторе. Дождь перестал. У околиц, в плавнях, в садах — часовые.
За лиманом, на горизонте, узкой серой полоской обозначился рассвет.
Кирило Кажан видел, как на площади перед церковью замучили партизан.
Умирая, они так ничего и не сказали, только Олекса Сурма, выплевывая на траву искрошенные прикладом зубы, с презрением бросил петлюровцам:
— Вспомнится еще вам наша смерть, гадюки!
Теперь они лежали все трое спокойные, тихие, словно никогда и не жили на земле.
Кирило бродил по хутору как неприкаянный. Его все тянуло на площадь — еще раз поглядеть на замученных. И, куда бы он ни пошел, всюду перед глазами вставали три трупа.
Он слышал, как хвастались гайдамаки, что завтра порешат и Марка и что атаман обещал потешиться над комиссаром куда хлеще, чем над теми тремя.
Настал вечер. В поповском доме граммофон играл вальс «На сопках Маньчжурии».
Но на хуторе было тревожно. Масловчане спускали с цепей собак, запирали двери и ставни, ворота дворов.
После того, что произошло утром, не было у них на душе покоя… Ну, а как уйдут гайдамаки, что тогда?
А в поповском доме старший Молибога домогался у Антона ответа:
— Что же дальше?
— Все будет хорошо, — , хвастался Антон, идет головной атаман Петлюра и с ним войска пятьсот тысяч, и польские легионы, и английский король, и шах персидский, и немцев одних…
— Не ври, — вдруг крикнул Владимир Молибога, уснувший было в кресле с недопитым стаканом водки в руке. — Ничего у нас нет, папаша! Слышите?
Он вскочил и швырнул стакан об пол.
— Конец настает нам. И потому, папаша, либо мы их, либо они нас… Гайдамакам своим не верю. Никому не верю. — Он испуганно моргал, пальцы у него дрожали, комкая скатерть.
Кирило Кажан решился. Собственно, мысль эта созрела у него еще днем. Но решился он позднее. Тихо, чтобы никто не услышал, он вышел из хаты и перекинул винтовку через плечо.
Вывел из конюшни застоявшихся лошадей. Вскочил в седло и погнал. Остановился у высокого забора, накинул на ограду поводья и, высоко, как слепой, занеся ногу, перешагнул через перелаз.
— Кто идет? — спросили из тьмы.
— Свой, от атамана, — уверенно ответил Кирило.
— Пароль?
— Куренной.
Кирило подошел ближе.
— Махорка есть?
— Бери, — Кирило протянул кисет с махоркой.
Часовой полез в кисет.
— Отпирай ворота! К атаману комиссара поведу!
— И чего с ним возятся? — проворчал часовой. — Пристрели его по дороге, и все тут.
— А потом меня за это… — нехотя промолвил Кажан и крепче сжал зубы. — Отпирай, атаман ждет…
— Что же, и мне с тобою идти? — спросил часовой, шаря по карманам. — А ну подержи винтовку, ключа не найду. Пропади ты пропадом с этим комиссаром.
— Штык у тебя острый, — похвалил Кирило, ощупывая винтовку.
— А что? — встревожился часовой, всовывая ключ в замок.
— Ничего, воевать удобно.
— Навоевались уже. Гляди, чтоб не сбежал.
В тишине заскрипели ворота. Часовой шагнул в темень.
— Вставай, комиссар! — сказал он и без стона повалился лицом в ноги Марку.
— Тс, тихо… — прошептал Кирило, вытаскивая штык.
Марко ничего не понимал.
Кирило склонился над ним и перерезал веревки. Потом снял с убитого жупан и папаху.
— Одевайся, живо!..
Он помог Марку.
Казалось, расстояние от овина до забора не преодолеть и за год. Лошади заржали.
Марко ни о чем не спрашивал. Чувствовал, что не время допытываться, кто его спаситель. Вскочив, на коней, они поскакали во весь дух.