Один за другим партизаны покидали насыпь. Они бежали прочь с откоса, в степь, за холмы, и вскоре исчезли за ними.
Но четверо остались стоять у дрезины, и Кашпур понял, что это охрана.
Он курил папиросу за папиросой. Синеватый дымок бесследно исчезал на ветру…
А в аккуратно прибранной столовой, в квартире начальника станции, За столом, накрытым крахмальной скатертью, парламентеров ждали Кремень и Матейка.
Ночью прибыл гонец из Херсона и сообщил, что штаб войск держав Антанты предлагает начать переговоры и что утром прибудет делегация.
— Черт их знает, как будем с ними разговаривать? — удивлялся Матейка.
— Не волнуйся. Они по-нашему понимают, — успокаивал Кремень.
Жена начальника станции суетилась, приготовляя стол. Поставила бутыль с квасом, стаканы на подносе, еще раз окинула все взглядом и вышла.
— Пойди сапоги почисть, — промолвил Кремень.
— И так сойдет, не невесту ждем.
— Пойди, пойди. Пусть увидят господа оккупанты, что хоть и трудно нам, а и мы не лыком шиты.
— Да ну их! — усмехнулся Матейка, однако пошел разыскивать щетку.
Через десять минут он вернулся, любуясь сверкающими сапогами.
— Ну вот, — сказал довольный Кремень.
Сам он вычистил свой китель, пришил пуговицы, надел портупею и, выбритый, улыбающийся, говорил, щелкая пальцами:
— Силу нашу чувствуют. Понимаешь? Силу! Иначе не начинали бы переговоров. Хитрят, гады. Хотят выиграть время. Но завтра, самое позднее послезавтра утром, Херсон будет наш!..
— Вот я думаю, — перебил Матейка. — Один хлеб с тобой едим, об одном печемся. А все-таки не совсем я еще тебя понимаю. Марко, например, сын у тебя единственный, а ты, как попал он в беду, не хотел посылать партизан. Суровый ты человек.
— Нет, Матейка, не так. — Кремень положил руки на плечи венгру и сел напротив. — Не так. Думаешь, мне легко было? Неправда… Я, может, только мыслью о нем и жил. Но разве можно было срывать людей с фронта? Нельзя было, Ян. Никак нельзя. Суровость моя не безосновательна. Время такое. Теперь все на карту ставь — голову свою, сердце, — он ударил себя ладонью в грудь. — Не мы их — они нас. А надо, чтобы мы их.
— Еще бы.
— Так и будет.
В окне промелькнули незнакомые фигуры: двое в офицерских плащах — и позади них Марко.
— Идут, — сказал Кремень и сел рядом с Матейкой за стол.
Парламентеры переступили порог, отдали честь. Кремень и Матейка встали и подали прибывшим руки.
Сняв плащи, парламентеры повесили их на спинки стульев и заняли места за столом.
Марко сел в стороне.
— Хорошо тут у вас, господин генерал, — обратился Форестье к Кременю, в котором он угадал главного начальника,
— Скоро еще лучше будет, господин полковник, — ответил Кремень. — А вы говорите по-русски?
— Люблю. У меня вообще склонность к славянским языкам. Вот и украинский учу теперь не без успеха, господин генерал. Мы же здесь надолго.
— Напрасно вы так думаете, — улыбнулся Кремень. — Лучше бы вам не питать надежд на это.
— Вы так считаете?
— Иначе и быть не может, господин полковник. — Кремень прищурился и, разделяя слова, твердо сказал: — Если наш язык вы учите только для того, чтобы здесь хозяйничать, не пригодится он вам. Не пригодится.
Форестье подумал с минуту.
— Разрешите, — он протянул руку к графину с квасом.
— Прошу. — Матейка налил квас в стаканы.
— Думаю, что пригодится, — проговорил Форестье, отпив из стакана. — Сидр?
— Квас. Думаю, что нет, — Кремень отпил одним глотком полстакана.
— Я люблю Шевченка: чудесный поэт! — продолжал Форестье. — Главное — в те времена и такое вольнодумство, такая поэзия!
— Вы его где полюбили: еще во Франции или в Херсоне? — спросил Кремень.
— В Херсоне, — ответил Форестье не сразу, поняв язвительность вопроса.
— Оно и видно!
— Я думаю, начнем переговоры, — вмешался Ловетт, выручая полковника.
— Пожалуйста, — ответил Кремень и, приготовившись слушать, придвинулся ближе к столу.
Покрасневший Форестье допил квас. Он долго вглядывался в лица партизанских командиров, затем перевел глаза на стены, увешанные картинами в рамах, посмотрел в окно и снова, протянув руку к графину с квасом, наполнил свой стакан.
Затем откашлялся и начал издалека, отлично зная, что переговоры ни к чему не приведут. Говоря, он с откровенным любопытством рассматривал через окно заполненный вооруженными людьми перрон и стоявший на линии бронепоезд.
Кремень, Матейка и Марко внимательно слушали.