Сплавщики говорили обо всем. Перебивали друг друга. Кто-то вспомнил про нового помещика, Кашпура. Оверко заметил:
— Видать, бедовый… Жди от него всячинки.
— Пригоним плоты в Херсон, — вставил Архип про свое, — деньги на ладошку, чумарку куплю, сапоги, картуз, подлатаюсь…
— Карету забыл, — смеялся Оверко.
ты чего? — переспросил Архип, не дослышав.
— Того…
— Мымришь под нос, не скажешь как человек.
— Да што говорить-то?
Оверко встал и побрел к реке. Костер угасал. От него шел едкий дымок. Со степи тянуло прохладой.
В камышах плескались дикие утки. Марко поднялся и зашагал в степь. Он ступал босыми ногами по росистой холодной траве. Дышалось вольно. Где-то в лесочке крикнула ночная птица, и в тишине послышалось встревоженное трепыхание крыльев. Марко сел на пригорке. Обняв руками колени, он смотрел во тьму.
Над его разгоряченной головой, над степью и, казалось ему, над всем широким светом, словно разукрашенный, расшитый серебром казацкий пояс, тянулся через небо Млечный Путь. Марко поднялся и пошел к плотам.
Утром Марко узнал, что лоцман Максим Чорногуз плывет с караваном. Ночью подошел второй караван, состоявший из десяти плотов. Вел его Кузьма Гладкий. Саливон послал за ним Марка. Атаман пришел, четко переставляя ноги в юфтяных чириках. Это был приземистый, безбородый мужик с бегающими глазами, в новеньком, низко надвинутом на лоб солдатском картузе. Марко остановился поодаль, прислушиваясь к приглушенной беседе атаманов. Архип заглянул лукаво в лицо Марка и усмехнулся. Где-то позади раздавался громкий голос Мисюрихи, вплетаясь в разноголосый гомон плотовщиков!
Атаманы караванов и лоцман Чорногуз держали совет. Хоть и было все ясно, но они считали непременной обязанностью, отправляясь в путь, еще раз обсудить поход через Ненасытец. Порог этот они чаще называли Разбойником, только Кузьма Гладкий миролюбиво звал его Дедом. Наконец Кузьма ушел. Саливон взял в руки дубок и привычно крикнул:
— Отдай концы!..
Оверко, Архип и Марко, напрягая все силы, крутили лебедку, поднимали якорь. Скрежетала ржавая зубчатка, якорь, занесенный за ночь песком, упирался. Наконец поддался, тяжело пополз вверх, поднимая низкую волну. А когда он лег на плоту, поблескивая железными клыками, Саливон крикнул:
— Трогай!
Освобожденные плоты качнулись и поплыли. Марка охватила тревога. Архип и Оверко ушли. Саливон стоял, зорко вглядываясь вдаль. В стороне молчаливо застыл Максим. На Марка никто не обращал внимания. Сам того не замечая, он подвигался ближе к среднему плоту, как будто там было безопаснее. Каждую минуту волны прибывали, боковой ветер гнал их непрерывно, будоража широкую реку. Оглушительный рев воды оповестил, что Ненасытец близко. Высокие гривастые волны, как щепку, подбрасывали громадный плот. Дубок гнулся в руках Саливона под натиском свирепых валов. Река бушевала. Марко почувствовал горечь во рту, губы у него вдруг пересохли.
Максим снял картуз и, что-то нашептывая, перекрестился. Только дед Саливон, не оглядываясь, уверенно вел плот, изо всей силы упираясь ногами в намокшие бревна. Глухие раскаты от ударов волн о каменные гряды усиливались, нарастали. Откуда-то надвинулась туча, обложив небо угольно-синей пеленой. С берегов ударил ширококрылый ветер, он рвал на Саливоне рубаху, дергал за бороду, словно пучками лозы, стегал по коленям. Саливон крикнул, но Марко не разобрал его слов. Ужас сковал ему губы. Плот несло в бездну. Марко сжал кулаки, до боли впившись ногтями в ладони, закрыв глаза. Когда он раскрыл их снова, первая гряда была уже позади. Плоты несло по узкой протоке. Угрожающе высовывались из воды скалы. Марку показалось, что они хохочут. Полил косой дождь.
— Вторая лава, — крикнул Саливон, — держись!.. — Чей-то голос подхватил: «Держись!» — и понес над плотами. Но в ту же минуту высокая пенистая волна ударила сбоку, вырвала из рук Саливона дубок, и плот налетел на остроконечную скалу. Плот подбросило, и бревна, плотно связанные лозой, затрещали, полезли одно на другое. Волна ударила Марка по ногам, и он упал, хватаясь руками за воду. Хотел крикнуть — вода залила рот, ткнулся головою обо что-то твердое и потерял сознание. В беспамятстве он цепко обхватил руками ствол длинной сосны, застрявшей в проходе между скалами, и-лежал на ней пластом, бессильно свесив ноги. Каждый миг волны могли смыть его.