Дважды приходил к нему хмурый, молчаливый Марко. Говорили все больше о мостищанах. Как-то застал гостя Павло. Мрачно поглядел в его сторону и едва кивнул головою, а когда тот ушел, сказал сыну:
— Ты меньше языком чеши. Что он тебе за товарищ? Без роду, без племени.
— Да вы же с отцом его кумовьями были?
— Мало, что были… Долеживай да за работу берись.
Отец ходил по хате, заглядывая во все углы, бормотал себе под нос.
«Отец прав. Марко мне не товарищ», — размышлял Антон.
Про помещика старый Беркун рассказывал, многозначительно поднимая тяжелый палец:
— Умный человек. Из мужиков, говорят, а кем стал…
Староста не договаривал, но можно было понять, какие думы волнуют его.
Много хлопот принесла смерть пастуха Демида, изувеченного в бою. Но и тут выручил Кашпур. Староста побежал к нему, просил, умоляюще заглядывая в глаза:
— По дурости вышло, вы уж помогите. Замолвите словцо перед становым.
Кашпур ходил по террасе, заложив руки за спину.
— Хорошо. Сделаю. Жалко мне тебя. Ведь тебе первому отвечать. Только гляди уж…
— Все, Данило Петрович, все, что сможем… — поспешил заверить Беркун.
И дело о смерти Демида заглохло.
Отлежался Антон. Вышел из дому в первый раз, и улица перед глазами пошла вверх и вкось, хаты разбежались в разные стороны. Закрыл глаза, прислонясь к притолоке. Кое-как перебрался в сад. Прилег на истоптанной траве.
— Бес его возьми, — проворчал он, — больше не полезу на такое дело. Так ни за что и жизни решат.
Под вечер пришел Марко. Вдвоем сидели на завалинке. Из амбара долетало шуршание рубанка — там что-то мастерили наемные плотники. Где-то на другом конце села заливалась голосистая гармонь.
Марко курил цигарку. Жаловался:
— Трудно тут. Еще весну проживу, да и уйду. Может, возьмут в матросы.
Антон смотрел сбоку на хмурое лицо товарища.
— С утра до ночи крутись да крутись, ничего не видишь перед собою, — продолжал Марко.
Он чего-то не досказывал, Антон это хорошо видел, но объяснил себе тем, что нет у приятеля ни матери, ни отца, ни жилища, что живет он приемышем у деда Саливона, а деду жизни осталось с воробьиный нос.
— Чего убиваешься, — успокоил он парня, лишь бы что-нибудь сказать. — Пройдет время, сам плоты поведешь, атаманом станешь.
— А дальше что? — спросил равнодушно Марко.
— Дальше? Дальше… — повторил Антон. — Любопытен ты больно… Неужто этого мало?
— Про свою жизнь узнать хочу, Антон, должен узнать.
— Больно умен стал!
— Завтра опять поплыву, — сказал Марко вдруг. — В Каховку ведем караван. Только вот дед что-то захворал. Говорит — поясницу ломит, в глазах кузнечики прыгают. Стар он очень, Саливон. Скоро семьдесят минет.
— Может, ты по другой какой причине загрустил? — намекнул Антон. — Разлука?
Марко помолчал.
— Не угадал ты, Антон. Хочу я тебе кое-что сказать. Очень важное. — Он заговорил шепотом, озираясь по сторонам. — Ты у меня один друг.
Приятное чувство наполнило Антона от этого признания. Он ближе придвинулся к товарищу.
— Прочитал я тут книжечку, — сказал нерешительно Марко, — интересная книжечка. Хочу тебе дать. Возьми вот, почитай. Только, знаешь, осторожно. Дело тайное. За нее всякое может быть.
Он вытащил из кармана книжечку, которую получил от Петра, и протянул ее другу. Не понимая еще как следует, в чем дело, Антон взял свернутую трубкой книжечку и спрятал в карман.
— Про царя пишут в ней, про нас, мужиков, — тихо продолжал Марко. — Метко пишут. Прочитал я, и они, те слова, во мне как вода подо льдом. Вот-вот разломает льдину… Не могу сдержаться — сказать надо… Надумал тебе книжечку дать…
Марко говорил так, словно оправдывался.
Беспокойство охватило Антона. «А не вернуть ли Марку эту книжку? Ну ее! Еще беды какой наживешь». Он все колебался, стискивая книжечку пальцами в кармане.
Но любопытство победило. «Почитаю, верну ему, кто узнает?»
— Где ты достал? — спросил, помолчав, Антон.
— Петро дал… Только гляди, ни слова, — ответил Марко, уже думая о том, как рассердится Чорногуз, когда узнает, что он сделал.
— Ладно, почитаю, — согласился Антон. Долго еще сидел он на завалинке. Два чувства боролись в нем.
Утром отплыл последний караван… Саливону нездоровилось, и плоты повел Кузьма Гладкий.
— Идешь без меня, — хрипло сказал Марку на прощание Саливон, — гляди… — но так и не закончил, махнул рукою и отвернулся.