Партизаны смеялись. Марко и Чорногуз слушали песню. Они сидели на дубке, поджидая Кременя, который с небольшим конным отрядом выехал в Беляевку.
— Зажились мы на этом хуторе, — помолчав, отозвался Марко.
— Потерпи малость. Может, скоро и тронемся. Эх, и стукнем мы их, так стукнем, что душа из них вон! Петлюра, гад, торгует Украиною: и кайзеру, и полякам, и французам, и американцам — кому хочет продаёт!
— Знает он и вся его директория, что недолговечны они, вот и торопятся расторговать, распродать как можно скорей, — усмехнулся Марко.
— Ничего, мы и покупателям и продавцам жару дадим!
— В Херсоне страх что делается, — сказал Марко.
Ты бы их газеты почитал…
— Знаю… Уже недолго ждать! — Чорногуз стиснул кулаки и ударил себя по коленям. — Недолго, Марко.
— В Дубовку бы попасть, — промолвил мечтательно Марко.
Чорногуз не ответил, только искоса взглянул на друга и тихо пропел:
— И милую найдем, — утешал Петро, — непременно найдем. Скоро узнаем, что там, в Дубовке, — продолжал Чорногуз. — Из Каменки человек на днях пришел, говорит, скоро и Максим тут будет. Помнишь брата моего?
Марко утвердительно кивнул головой.
— Так вот, он сюда собирается, все расскажет. А каменчанин говорит, слух есть, что Кашпур за границу подался.
— Все равно придет и его час, — уверенно заметил Марко. — Хотел бы я, чтобы он в наши руки попал.
— Попадет. Рано или поздно, а попадет.
…Погода стояла ветреная и пасмурная. С реки, из тростниковых зарослей, набегали волны тепла.
Петро встал, потянулся и, попыхивая цигаркой, пошел в хату. Марко еще несколько минут сидел одиноко, вслушиваясь в разноголосый говор партизан. Щурясь, глядел поверх кустарников и камыша, блуждая взглядом по песчаной косе.
Подошел Степан Паляница и сел рядом.
— Руки чешутся, — сказал он с досадой.
— А ты почеши, — с улыбкой ответил Марко. Степан вытянул перед собой широкие заскорузлые ладони и, словно впервые видя, с любопытством посмотрел на них.
— Нет, товарищ командир, — усмехнулся он в усы, и суровое бородатое лицо его посветлело, — рукам моим атаманов бить охота. Вот так! — и он крепко сжал тяжелые кулаки.
— Степан! — позвали Паляницу из камышей. — Поди-ка сюда!
— Иду, иду, — откликнулся он, поднимаясь, и заспешил к шалашам.
Марко тоже пошел в хату. Чорногуза там уже не было. Склонившись над развернутой на столе картой, Марко повел карандашом вдоль голубой линии Днепра.
Карандаш остановился у Екатеринослава и чуть сдвинулся в сторону. Здесь, между Екатеринославом и Лоцманской Каменкой, находилась Дубовка.
…Ночью прибыл на утлой лодчонке Максим Чорногуз. Его сразу же провели в штаб.
В рыбачьей хатке еще горел свет. Командиры не спали. Кремень делился новостями, добытыми в Беляевке. Неожиданное появление Максима пришлось кстати. Все бросились ему навстречу, а молчаливый, сдержанный Петро, казалось, готов был задушить старшего брата в объятиях.
— Вот и встретились, — приговаривал он, — свела судьба!
Посадили Максима в красный угол. Он с интересом поглядывал на незнакомые лица и улыбался. Сразу же узнал Марка, обрадовался и хлопнул его по плечу.
— Не верится, что таким стал, я же тебя вон каким помню, — и Максим показал рукой низко над полом.
Успокоившись, он привалился спиной к стене, и, когда прошло первое волнение встречи, все заметили, что сидит перед ними вконец уставший пожилой человек, отягощенный жизненными невзгодами и заботами.
Никто не расспрашивал старого лоцмана — терпеливо ждали, что он скажет. Кремень, склонив голову на руку, переводил взгляд с Максима на Петра. Марко невольно отгадывал отцовские мысли. Не сиделось только Матейке, Он ходил от стола к порогу — скрипели подошвы его сапог. Петро налил брату водки. Максим выпил, отломил кусок хлеба и виновато сказал:
— Устал я очень, даже говорить трудно…
В том, что он рассказал, было мало утешительного.
Все Правобережье стонало: им завладели гайдамаки и оккупанты. Жгли села, уничтожали скот. Стегали шомполами женщин и детей. Вешали, стреляли, мучили. Люди бежали в леса и болота, куда глаза глядят, захватив с собой вилы, топоры, ружья, собирались в отряды. От Дубовки и десяти хат не осталось, все пожгли немцы и гайдамаки.