Церетели, конечно, очень крупный художник. Вмонтированные куда-нибудь в городские просторы его скульптурные композиции производили бы впечатление, но на сравнительно небольшом пространстве весь этот художественный лес начинает вызывать некоторые вопросы. Даже за очень долгую жизнь одному, без целого армии помощников, такого сделать нельзя, или очень трудно. Кажется, Церетели соорудил памятники чуть ли не всем великим людям, и теперь только ждет команды, чтобы их ставить. Здесь не только все русские цари и прекрасные библейские сюжеты в бронзе, но даже «Д’Артаньян и три мушкетера». Естественно, бронзовый Путин, друг скульптора Лужков с метлой, настоящий друг, потому что разрешил в Москве поставить стометровый памятник Петру Первому, переделанный из памятника Колумбу. По прозе знаю, что даже с правкой мастера, проза подмастерья не становится окончательно полной и сочной. Вдруг замечаешь в скульптуре одинаковые ракурсы. А живопись однообразна, потому что здесь господствует один тип. Мне очень нравятся эти грузинские «кинто» художника, но они какие-то типовые, как китайское «терракотовое войско». Не забуду «церковь» и семью последнего царя – все в бронзе. Фигуры этих «живых людей» сделаны с полузакрытыми глазами – они уже покойники.
19 января, воскресенье. Весь день сидел дома, только выходил на полчаса заказать новые очки, но зато написал рецензию на книгу Рады Полищук «Лоскуты из лапсердака». В рецензии есть кусок о встрече в литобъединении с Павлом Антакольским, это мне пригодится как начало к книге об этюде, которую я, наконец-то, решил сделать. Ни одну книгу не удается сделать, пока в сознании не появляется образ книги.
С утра радио говорило о беспорядках в Киеве. Кадры, которые я увидел ночью, были ужасными. Настоящий народный бунт. Много говорят о том, что в толпе профессиональные «возбудители», львовяне. Но никакие силы не способны так возбудить народ, если бы в народе не нагорело. Поводом к такому мощному протесту стали принятые парламентом охранительные законы. Но все глубже, в экономике, в разделении на бедных и богатых в стране, которая от этого отвыкла. Власть бережет себя и не хочет никаких протестов, даже критики. Странно ведет себя один из лидеров оппозиции, чемпион мира в тяжелом весе Кличко. Все это похоже на «арабскую весну». Оппозиция уже захватила несколько зданий в Киеве, сейчас рвутся в правительственный квартал. Местный ОМОН подвергается жуткому давлению, но пока стоит. Сожжено несколько милицейских автобусов. Оппозиция ждет первых жертв – если они, не дай Бог, будут, власть может рухнуть.
20 января, понедельник. С половины одиннадцати в пути: сначала в «Литературку» – вычитать мою заметку в номере на среду и отвезти книги, а потом – в Институт. Когда выходил из подъезда, встретил соседку по этажу, она сказала, что женщина, которая жила как раз надо мной, умерла, 81 год. В Институте тоже траурная новость – умер Станислав Лесневский. В интернете вечером отыскал прекрасные слова, которые нашла Евгения Альбац для покойного. «Внук политкаторжанина, друга Дзержинского, расстрелянного по сталинскому списку Яна Лесневского, сын сосланного в Казахстан Стефана Лесневского, выпускник филологического факультета МГУ, друг и профессиональный критик всех самых ярких имен советской полуподпольной литературы – Ахмадулина, Окуджава, Евтушенко, Аксенов…». Строку или две выпускаю. «Каждый год в своем малюсеньком издательстве «Плеяда», расположенном в двух комнатках на Тверском бульваре, он издавал феерические книжки, цену которым понимали лишь такие же влюбленные в литературу люди, как и он: «Русские символисты», неизданный Саша Черный, Василий Розанов, забытые статьи Александра Блока…».
Вот что, видимо, не знала Альбац: эти книги он часто приносил в Литинститут и дарил в библиотеку или студентам. В Институте он долго преподавал. Чего не знал я – он был главным мотором блоковских праздников в Шахматово. В свое время Стасик прекрасно издал дневники Игоря Дедкова. Игорь меня в юности с ним и познакомил, это было в Костроме.
Обедал с ректором, Стояновским и Ужанковым, говорили о литературе, экзаменах и киевских событиях. О литературе. Вдруг вспомнили, что в советской школе в программе с 5-го по 10-й было 10 произведений древнерусской литературы, сейчас – «Слово о полку Игореве», и все. Об Украине. Клики о немедленных, в марте, перевыборах президента стихают. Оппозиция никак не выдвинет единого лидера: кто главный? Популярный Кличко не может выдвигаться на должность президента, потому что у чемпиона мира двойное гражданство. Он «прописан» чуть ли не в Мюнхене.
Дома опять Киев по телевизору. Демонстранты строят некое метательное орудие, наподобие тех, которые использовались в Средние века, чтобы метать в милицию и «беркутов» бутылки с «коктейлем Молотова» и другие «зажигательные снаряды». Около 10 вечера. «Демонстранты забросали сотрудников милицейского спецназа, которые преградили подступы к правительственному кварталу, «коктейлями Молотова». Колонна правоохранителей вынуждена была отступить».
21 января, вторник. В 10.30 уже был в Доме литераторов на гражданской панихиде по Станиславу Стефановичу Лесневскому. Польской общественности не было, еврейских и русских писателей было много. Стасика любили и говорили о нем искренне и хорошо, в первую очередь как о подвижнике русской культуры. Вел собрание Е.Ю. Сидоров, говорил долго, прочувствованно, глубоко. Многого о деятельности Лесневского я не знал – Шахматово его инициатива, так же как и музей-квартира Блока в Ленинграде. Каким-то образом пришлось несколько слов сказать и мне, я вспомнил наши с ним костромские встречи и знакомых ребят.
В Москве холодно, –20 градусов. Домой приехал через Институт, на работе меня ожидала замечательная книжка Умберто Эко «Vertigo: Круговорот образов, понятий, предметов» – подарок Кати Юрчик. Это то явление, которое в литературе и про себя я называл «вещностью». Кажется, именно этому посвящен и мой последний роман. Его сейчас редактирует Максим. Я чего-то волнуюсь. Волнует меня и то, что ребята довольно плохо сдают сессию. Говорят, что на заседание кафедры современной литературы вызывали ректора. Студентов в этом семестре, особенно первокурсников, на разные конференции и встречи снимали так часто, что на «текущей литературе» ребята пропустили треть занятий.
Сегодня предстоит для меня самое трудное – сборы. Завтра лечу в Индию, в Гоа. С.П. великодушно берет меня с собой. Рука у меня так и не разносилась.
22 января, среда. Девятый час вечера, регистрацию рейса на Гоа отложили на два часа. Я люблю время в аэропорту: уже не дома, но еще и на месте – серединное личное время. Все мелочи быта ушли, ты сосредоточен на себе. Если из практического самоанализа, т.е. о себе, то постоянно ощущаю себя в другом времени. Эпоха закончилась, человек исчезнувшего мира оказался в будущем. Я еще в этом будущем ориентируюсь, кое-что понимаю, но все равно я здесь чужой, приспособившийся. Это общее впечатление, слепок ощущений. Дневники поглотили последние годы моей жизни, значение их я, наверное, переоцениваю. Я измеряю их нужность старым безменом. Уже сейчас молодежи, которая теперь основной житель планеты, не нужно не литературы, ни истории, ни каких-то там дневников, в которых кто-то сводит счеты с прошлым и настоящим. А что же пишет, что роет старый крот?
Я-то уж твердо знаю, что делать это необходимо, что нужно, что пока еще могу. А к тому, что ты делаешь, кто-то тебя поставил. И – не прекословь!
С утра лениво собирался в поездку, вещей беру мало, но главное – нужное не забыть. Попутно слушаю радио, освещающее возвышенные вопросы жизни, и не выключаю телевизор – у него прицеле боевой майдан. За ночь героические «беркуты» подвинули бойцов оппозиции на сто метров. Счет раненым и пострадавшим уже идет на сотни. У комментаторов все чаше проскальзывают слова «гражданская война». И все чаще говорят, что в первых рядах нападающих хорошо выученные боевики, бандеровцы, националисты. Я не знаю, как и кого называть, но когда сегодня, по радио же, кто-то из серьезных комментаторов сказал, что средний уровень жизни населения на Украине в три раза ниже, чем в России, я уже не вижу того населения, которое готово было бы защищать правительство.