Я не увидел ни настольных игр, ни телевизора, ни радиоприемника — вообще никаких средств развлечения. В целях безопасности, заключенные в Загорске содержатся в строгой изоляции, никогда не выходя из камер. Изо дня в день на протяжении года, двух, а может — и пяти эти мальчики сидят в своей тюремной камере, как животные, ожидая свободы. Как я выяснил, большинство из них отбывает срок за мелкое воровство.
Начальник худшей из тюрем Советского Союза оказался целеустремленным и даже смелым человеком. Двумя годами ранее, когда правительство урезало поставки продовольствия, он обратился за помощью к монахам находящейся неподалеку знаменитой Троице-Сергиевой лавры. Монахи начали поставлять хлеб и овощи из своих кладовых в достаточном количестве, чтобы прокормить заключенных в течение зимы. Их бескорыстная помощь произвела на начальника тюрьмы, который был коммунистом, такое впечатление, что в 1989 году он разрешил отстроить в подземном помещении часовню — необычайно смелый поступок, как для советского должностного лица в атеистическом государстве.
(Продолжение см. 31 мая)
Из книги «В молитве с КГБ»
31 мая
Оазис в темнице
(Продолжение от 30 мая)
Расположенная на самом низшем подземном этаже, часовня в этой мрачной темнице была оазисом красоты. Служители церкви выложили ее пол мрамором, а к стенам прикрепили красиво отделанные подсвечники. Каждую неделю сюда из монастыря приходили священники, чтобы провести богослужение, и по такому случаю заключенных выпускали из камер, что, конечно же, обеспечило превосходную посещаемость часовни.
Мой попутчик, Рон Никкель, спросил священника (его звали отец Петр), может ли тот помолиться о заключенных. «Помолиться? — озадаченно спросил отец Петр. — Вы хотите, чтобы я помолился?» Мы кивнули.
На мгновение задумавшись, священник исчез за иконостасом в конце комнаты. Оттуда он вынес икону. Достав две лампады и кадильницы, он старательно подвесил их на цепочки и поджег. Затем он снял головной убор и накидку, тщательно пристегнул к черным рукавам позолоченные поручи, надел на шею длинную, золотистую епитрахиль, а поверх — золотой крест. Наконец, отец Петр был готов молиться.
Священник не произнес молитву — он спел ее по церковной книге, лежащей на особой подставке. Наконец, через двадцать минут после того, как Рон попросил отца Петра помолиться о заключенных, тот сказал: «Аминь», — и мы вышли из тюрьмы на бодрящий, свежий воздух.
Эта процедура в часовне напомнила мне о том внутреннем конфликте, который я всегда испытывал, находясь в величественных русских соборах. Почтение, покорность, благоговение, таинство — всего этого на богослужениях православной церкви в избытке, однако Бог остается далеким. К нему можно приблизиться только после долгих приготовлений и только — через посредников: священников и иконы. Я подумал о тех подростках в подземной камере. Если бы кто-нибудь из них попросил помолиться о том, чтобы Бог помог пережить ему это заключение, или о ком-нибудь из больных родственников на воле, неужели отец Петр проделал бы такой же ритуал? Осмелились бы эти парни подумать о том, что они могут приблизиться к Богу сами, молясь обычным, повседневным языком, как это делал Иисус?
Тем не менее, когда возникла нужда, монахи откликнулись на нее хлебом, своим живым присутствием и восстановлением поклонения в, казалось бы, самом бесперспективном месте. Тем утром в Загорске я увидел наилучшую и наихудшую стороны России, и в какой-то момент они смешались воедино.
Из книги «В молитве с КГБ»
Июнь
1 июня
Жестокая арифметика
Желание вывести какую-нибудь математическую формулу благодати вполне соответствовало характеру скрупулезного апостола Петра. «Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? — спросил он Иисуса. — До семи ли раз?» Этим Петр проявил крайнее великодушие, поскольку раввины в его дни учили, что человек обязан прощать не более трех раз.
«Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз», — без промедления ответил Иисус.
Вопрос Петра побудил Иисуса рассказать очередную назидательную историю о слуге, который умудрился задолжать несколько миллионов долларов. Тот факт, что в реальности ни один слуга не смог бы накопить такой огромный долг, лишь подчеркивал мысль Иисуса: даже конфискация семьи, детей и всего имущества этого человека и в малой степени не покрыло бы его долга. Этот долг был непростительным. Тем не менее, царь из сострадания вдруг аннулировал его и отпустил слугу целым и невредимым.