Комнаты, где сейчас жил и работал его коллега, в большой степени напоминали те, в которых Алехандро оказался, когда его, испуганного молодого еврея, скрывающегося из-за совершенного раньше преступления, впервые ввели в папский дворец. Тогда он был совершенно одинок – беженец, не имеющий ни родины, ни дома, ни семьи. У него снова возникло чувство, что он оказался в обиталище человека, который, будь он менее утонченным в своих манерах, пометил бы это логовище, как самцы животных в лесах метят свою территорию. Обстановка несла на себе отпечаток личности француза, его стиль узнавался во всем. Все те же изысканные гобелены украшали стены, роскошные ковры смягчали шаги, а поверхность мебели в свете факела мерцала, точно водная гладь. Гильома охватило чувство благоговения сродни тому, которое испытал его дед, впервые созерцая все эти чудеса и упиваясь их экзотической красотой.
Заметив, что мальчик увлеченно разглядывает окружающую обстановку, Алехандро отвел де Шальяка в сторону.
– Говорите, друг мой. Объясните, почему вы так срочно вызвали нас.
Де Шальяк бросил взгляд на Гильома.
– Он уснет, если его уложить?
– Как только успокоится. Он никогда прежде ничего подобного не видел.
– Тогда поговорим, когда он окажется в постели. В любом случае вам придется задержаться здесь еще на день. Уезжать прямо сейчас небезопасно.
– Уезжать? – с чувством острого неприятия самой этой идеи переспросил Алехандро. – Куда нам нужно уезжать?
– В Париж, там вы будете в безопасности.
Это был вариант, который последним пришел бы Алехандро в голову.
– В Париже? В безопасности? От чего?
– От кого. От тех, кто может причинить вред и вам, и мальчику.
– Значит, они нашли нас.
Не отвечая, де Шальяк снова посмотрел на Гильома.
– Ах, да! – вспомнил Алехандро. – Когда он уснет. Я так долго был вдали от большого мира, что не в состоянии правильно судить о нем. Тем не менее Париж не представляется мне надежным убежищем.
– Я понимаю ваши чувства, но призываю довериться мне. Вы в безопасности здесь и будете в безопасности там.
Их взгляды встретились. Когда-то Алехандро доверил де Шальяку не только свою жизнь, но и нечто несравненно более ценное.
«И я до сих пор жив, – подумал он. – Как и Кэт, как и Гильом».
– Пожалуйста, простите мне мое нетерпение.
– Такова ваша природа, что поделаешь. – Взгляд де Шальяка остановился на Гильоме. – Его, похоже, что-то заинтересовало.
Они пересекли большой зал и остановились рядом с Гильомом, который с благоговением водил ладошками по полированной поверхности стола.
– Дедушка, дерево такое гладкое… я могу видеть свое лицо!
Он провел пальцами по резным краям стола, легкими благоговейными движениями ощупывая их форму и текстуру.
Де Шальяк наклонился к нему – с некоторым трудом, поскольку был очень высок, – и сказал:
– Я приготовил для тебя кое-какое особое угощение, но сначала ты должен немного отдохнуть. Маленьким мальчикам требуется сон, иначе они не будут расти.
Гильом перевел взгляд с него на дедушку.
– Правда?
– Правда, – ответил де Шальяк и протянул ему руку. – А теперь, молодой человек, если ты не возражаешь, пойдем со мной. Мы найдем укромное местечко…
Мальчик позволил увести себя в отведенную для него комнату. Через открытую дверь Алехандро смотрел, как де Шальяк укладывает Гильома на шезлонг.
– Похоже, он доверяет вам, – сказал Алехандро, когда де Шальяк вернулся.
– Мальчик берет пример с вас во всем. – Он кивнул на стол, которым только что восхищался Гильом. – Вы всегда были неравнодушны к прекрасным творениям… А теперь присаживайтесь, коллега. Нам предстоит долгий разговор.
Алехандро повиновался. Де Шальяк взял со стола пачку пергаментных листов, предварительно сняв положенные на обоих концах камни, чтобы предотвратить неизбежное скручивание в условиях известной своей влажностью авиньонской погоды, и вручил рукопись Алехандро.
Не совсем понимая, к чему все это, тот положил ее на колени и прочел начальные строчки на первой странице:
«Во имя Господа, сим открывается собрание медицинских сведений в области хирургии, составленное и завершенное в году 1363 от Рождества Господа нашего Ги де Шальяком, хирургом и доктором медицины, прошедшим полный курс обучения в Монпелье…»
– Коллега, что это за сокровище? – изумленно спросил Алехандро.
– Учебник хирургии, – со спокойной гордостью ответил де Шальяк. – Я наконец-то начал его.
Алехандро принялся листать страницы, теперь с выражением радости и удивления, однако де Шальяк остановил его, положив руку на рукопись.
– Объясняя его святейшеству, зачем мне срочно нужно отбыть в Париж, я привел именно это в качестве причины. В свое время мы с вами непременно обсудим мой труд, однако сейчас у нас есть более неотложные проблемы.
Кэт разложила в ряд расчески из слоновой кости на комоде с зеркалом, в том особом порядке, какой предпочитала ее сестра Изабелла. Некоторое время она разглядывала их, спрашивая себя, прикасалась ли когда-нибудь сама Изабелла хоть к одной из них; волосы ей всегда укладывала одна из бесчисленных придворных дам, беспрестанно квохчущих рядом с королевскими апартаментами и озабоченных лишь тем, чтобы тут же бросаться выполнять любое желание принцессы.
«Ее мир состоит из шелка и кружев да еще из примочек для лица, – подумала Кэт. – Она не знает ничего о своих подданных, живущих за этими стенами».
Кончиком пальца она подвинула одну расческу таким образом, чтобы та оказалась не в ряду с остальными. Каприз, не более, но результатом его станет взрыв возмущенных криков со стороны ее сводной сестры. Жаль, что она не услышит их; к тому времени солдаты уже снова уведут ее. Бедной няне – дорогой, верной, глубокоуважаемой няне – предстоит выслушивать все эти вопли, вопреки наказу королевы, чтобы Изабелла обращалась со старой служанкой помягче. Принцесса – единственная достигшая брачного возраста дочь короля Эдуарда Плантагенета – предпочитала игнорировать этот наказ. Несмотря на все усилия няни, Изабелла нравом пошла в отца, не в мать, выросла требовательной, эгоцентричной, вздорной женщиной, прекрасно владевшей искусством добиваться всего, чего пожелает. Ее высокомерие так же бросалось в глаза, как румяна на щеках и краски на веках у шлюх, и она не предпринимала ни малейших попыток придать своему поведению хотя бы видимость утонченности и благообразия.
Однако вопреки сходству характеров внешне Изабелла лишь слегка походила на отца – в отличие от Кэт. Последняя же, с тех самых пор, как слуги сводного брата силой увезли ее из Парижа, не делала секрета из того, что ненавидит Эдуарда – и Изабеллу.
Она всегда узнавала стук короля и всякий раз спрашивала себя, с какой стати он стучит, если никогда не дожидается ответного «войдите». Он просто стучал и тут же входил, ежедневно предпринимая попытки добиться примирения, а она, хоть убей, не понимала, с чего это он вдруг пожелал признать их родство после стольких лет отказа от него.
– Вам нет нужды стучать, – с вызовом сказала она. – Поберегите костяшки пальцев.
Он большими шагами пересек комнату.
– Такой гнев, такое презрение не подобают принцессе, – сказал король, сделав ударение на последнем слове. Он обвел салон взглядом, остановил его на груде мятых нарядов в углу, подошел к ней и взял лежащий сверху бархатный плащ цвета слоновой кости. – Как и этот беспорядок. Почему мои подарки валяются на полу?
– Потому что окно забито и я не могу вышвырнуть их во двор.
– Неужели эти роскошные вещи не нравятся тебе, дочь? – мрачно спросил король.