— Начинаете привыкать здесь, Селестина?..
Что за вопрос?.. Привыкаю ли я здесь?.. Я здесь всего три часа… Я должна была закусить губы, чтобы не прыснуть… Он должно быть комик, толстяк… И вероятно глуповат… Но это ничего… Он мне не противен… Даже при всей его вульгарности, в нем чувствуется какая-то сила… И сильный, здоровый мужчина, который мне не неприятен…
Когда сапоги были сняты, я, чтоб оставить по себе хорошее впечатление, спросила его в свою очередь:
— Барин любят охотиться… Охота была сегодня удачна?
— Я никогда удачно не охочусь, Селестина… — ответил он, качая головой… — Это чтобы уходить… гулять… не быть здесь, где мне скучно…
— Ах! Барин здесь скучают?..
Помолчав, он начал галантно поправляться:
— Т.е. я скучал… Потому что теперь… Наконец… вот!
Потом, с глупой умоляющей улыбкой:
— Селестина?..
— Сударь!
— Хотите дать мне туфли? Извините за эту просьбу…
— Но, сударь, это — моя обязанность…
— Да… наконец… Они под лестницей в маленьком чулане налево…
Надо полагать, что с этим типом можно сделать все, что угодно… Он без всякой хитрости, сразу дается в руки… Да! Можно с ним далеко зайти…
Обед неважный, из остатков вчерашнего, прошел без инцидентов, почти ври общем молчании… Барин ест с жадностью, а барыня ковыряется в кушаньях с скучающим видом и презрительными минами… Она, кажется, питается пилюлями, сиропами, каплями разного рода, так что за каждой едой перед ее тарелкой выстраивается целая аптека… Между собою говорили мало и к тому же о местных делах, которые меня мало интересуют… Я могла только понять, что у них мало кто бывает… Впрочем, было видно еще, что мысли их далеко от разговора… Наблюдали за мной каждый с особым любопытством, сообразно своему ходу мыслей: барыня сухо и жестко, даже пренебрежительно, обдумывая в уме все пакости, которые она надо мной проделает: барин лукаво, многозначительно щуря глаза и бросая странные взгляды на мои руки и стараясь это скрыть… В сущности я не понимаю, отчего на мужчин так действуют мои руки?.. Я делала вид, что ничего не понимаю… Входила, выходила, с достоинством, сдержанная, ловкая и… далекая в мыслях…
Ах! Если-б они могли заглянуть в мою душу, если-б они могли посмотреть, что там делается, так же как я вижу и читаю внутри их!..
Я обожаю подавать на стол. Здесь застаешь своих хозяев во всей неприбранности их внутренней жизни. Вначале они держатся осторожно наблюдают друг за другом, но постепенно раскрываются, показываются, каковы они без румян и вуалей, забывая, что вокруг них кто-то ходит, слушает, замечает их недостатки, их нравственные уродства, их тайные язвы, — все, что порядочные люди считают непристойным и позорным. Собрать все эти доказательства, разнести их по клеткам, приклеить к ним ярлычки, в ожидании, пока представится случай сделать из них ужасное оружие, в день страшного расчета, — это самое веселое в нашей профессии и самая драгоценная месть за все наши унижения.
Служба не из веселых. Кроме меня — еще две прислуги, кухарка, которая постоянно хмурится, и садовник — кучер, который никогда не говорит ни слова. Кухарку зовут Марианна, садовника — Жозеф… Настоящая деревня… И при этом — дубье!.. Она, толстая обрюзглая женщина; вокруг шеи обматывает грязную косынку, похожую на тряпку, которой вытирает кастрюли; носит синюю бумазейную кофту, всю в сальных пятнах, еле прикрывающую громадную безобразную грудь: из-под короткой юбки видны толстые ноги в серых шерстяных чулках. Он, — в рубашке, фартуке и деревянных башмаках, сухой, бритый, нервный, с огромным до ушей ртом, крадущейся походкой, угрюмыми движениями пономаря… Таковы оба мои компаньона…
Прислуге не полагается отдельной столовой; мы обедаем в кухне, за тем: самым столом, где днем кухарка стряпает, режет мясо, потрошит рыбу, чистит овощи своими толстыми круглыми пальцами, похожими на кровяные сосиски… Ну, могу сказать!.. Это даже не совсем прилично… Благодаря плите, атмосфера в комнате удушающая… Носится запах перегорелого жира, прогорклого соуса, затверделого сала… В то время, как мы едим, в печи кипит собачья похлебка, распространяющая страшную вонь, от которой подымается кашель… Прямо тошнит!.. В тюрьмах больше заботятся о заключенных и собаке лучше в ее конуре…
Нам подали капусту с салом и вонючий сыр… Для питья кислый сидр… Больше ничего. Глиняные тарелки с потрескавшейся эмалью, пропахшие жиром, и жестяные вилки дополняли этот миленький сервиз.