Я узнала, что самое безопасное — это быть на виду, выпрашивать милостыню с бумажным стаканчиком на улице у входа в церковь, это вызывало чувство жалости у прохожих. Некоторые останавливались, чтобы бросить мне монетки, но никто не разговаривал со мной; бедность сегодня — это как проказа в прошлом: отвратительна и вызывает страх.
Я избегала приближаться к тем местам, где прогуливалась раньше, таким как Бульвар Стрип, потому что они также были вотчиной Джо Мартина и Китайца. Нищие и наркоманы метят свою территорию, как животные, и ограничиваются радиусом в несколько кварталов, но отчаяние заставляло меня исследовать разные места, без соблюдения расовых границ, где чёрные с чёрными, латиноамериканцы с латиноамериканцами, азиаты с азиатами, белые с белыми. Я никогда не оставалась в одном и том же месте более нескольких часов. Я была не в состоянии выполнить самые элементарные действия, такие как поесть или помыться, но мне удавалось доставать алкоголь и наркотики. Я всегда была начеку, я была преследуемой лисой — двигалась быстро, ни с кем не разговаривала, на каждом углу у меня были враги.
Я начала слышать голоса, и иногда удивлялась тому, что отвечаю им, хотя и знала, что они не настоящие, потому что видела такие симптомы у нескольких жителей в здании Брэндона Лимана. Фредди называл их «невидимками» и шутил над ними, но когда ему стало плохо, эти существа ожили, как насекомые, и, тоже будучи невидимыми, мучили его. Если я мельком видела чёрную машину, похожую на машину моих преследователей, или кого-то знакомого, я ускользала в противоположном направлении, но всё же не теряла надежды увидеть Фредди снова. Я думала о нём со смесью благодарности и обиды, не понимая, почему он исчез, почему не оказался в состоянии найти меня, хотя и знал каждый уголок города.
Наркотики подавляли голод и многочисленные боли в теле, но не успокаивали судороги. У меня болели кости, и чесалась кожа от грязи, а на ногах и спине у меня появилась странная сыпь, кровоточащая от того, что я сильно её расцарапала. Внезапно я вспоминала, что не ела два или три дня, и тогда плелась в приют для женщин или примыкала к очереди из бедных в Сан-Висенте-де-Поль, где всегда можно получить горячее блюдо. Труднее всего было найти место, чтобы переночевать. По ночам температура держалась около двадцати градусов, но поскольку я чувствовала себя очень слабой, мне было очень холодно до тех пор, пока в Армии Спасения мне не дали куртку. В эту благородную организацию действительно стоило обратиться — ведь так пропадала необходимость носиться с кошельками и с украденной тележкой из супермаркета, как многие обездоленные люди, поскольку, когда от моей одежды слишком дурно пахло, либо та становилась мне слишком велика, я просто меняла вещи в Армии Спасении. Я похудела на несколько размеров; прежде сильные, ключицы, кости бёдер и ног теперь очень уж выдавались и вызывали жалость у окружающих. У меня не было возможности взвеситься аж до декабря, когда я поняла, что за два месяца потеряла тринадцать килограммов.
Общественные сортиры были притонами правонарушителей и извращенцев, но всё же приходилось зажимать нос и ими пользоваться, поскольку туалеты в магазине либо в гостинице были вне моего доступа, оттуда меня выгоняли толчками. Также меня не пускали и в туалеты на заправочных станциях, потому что сотрудники отказывались давать мне ключ от них. Вот как достаточно быстро я всё глубже погружалась в ад вместе с прочими жалкими существами, выживающими на улице, прося милостыню и воруя горстками крэк, какой-то метамфетамин или ЛСД, по глотку чего-то крепкого, грубого, жёсткого. Чем дешевле был алкоголь, тем сильнее он и действовал, что мне и было нужно. Октябрь и ноябрь прошли для меня без изменений; я не могла ясно вспомнить, каким образом тогда выживала, однако ж хорошо помню краткие моменты эйфории, а затем — недостойную охоту за следующей дозой.
Я никогда не сидела за столом, если были деньги, покупала тако, буррито или гамбургеры, которые тотчас возвращала уличным кошкам, поскольку меня бесконечно рвало. Мой желудок весь горел, рот разрывался, на губах и в носу появились язвы, уже не было ни чистоты, ни чего-то приятного — только разбитые стёкла, тараканы и помойные вёдра. И ни одного лица в толпе, которое бы улыбнулось, ни руки, что оказала бы мне помощь. Весь мир был населён наркоторговцами, наркоманами, сутенёрами, ворами, преступниками, проститутками и сумасшедшими. У меня болело всё тело. Я ненавидела это долбанное тело, ненавидела эту долбанную жизнь и ненавидела отсутствие долбанной воли, чтобы самой спастись от этого, ненавидела свою долбанную душу и свою долбанную судьбу.