В Лас-Вегасе я проводила целые дни ни с кем не здороваясь и не реагируя на слово или жест другого человека. Одиночество, этот ледяной коготь в груди, подавляло меня настолько, что мне и в голову не пришло простое решение взять телефонную трубку и позвонить к себе домой в Беркли. Его, телефона, было бы вполне достаточно; хотя на то время я совершенно потеряла надежду.
В самом начале, когда ещё могла быстро ходить, я обегала кафе и рестораны со столиками под открытым небом, где, в основном, сидели курильщики. Если на столе кто-то оставлял пачку сигарет, я немедленно подлетала и забирала её, поскольку могла обменять ту на крэк для себя. Я использовала столько токсичных веществ, сколько умела достать на улице, за исключением табака, хотя мне нравился этот запах, сильно напоминавший о моём Попо. Также я крала фрукты с временных, на колёсах, рынков или плитки шоколада из киосков при заправочных станциях. И, тем не менее, я как не смогла освоить печальное ремесло проститутки, так мне и не удалось стать хорошей воровкой. Фредди в этом деле был мастером — он сам говорил, что начал воровать ещё с пелёнок, и несколько раз показывал мне, как стоит это делать, с целью научить меня своим уловкам. И объяснил, что женщины крайне не внимательно ведут себя со своими сумками, вешают их на спинки стульев, оставляют на магазинных прилавках, пока сами что-то выбирают либо примеряют, бросают на пол, будучи в парикмахерской, вешают себе на плечо, когда едут в автобусах. Иными словами, сами везде ходят так, словно просят, чтобы кто-нибудь освободил их от проблемы. Фредди обладал невидимыми руками, поистине волшебными пальцами и скрытной грацией самки гепарда. «Смотри внимательно, Лаура, не отрывай от меня глаз», — бросал он мне вызов. Мы входили в некий торговый центр, и Фредди сразу же начинал изучать людей в поисках своей будущей жертвы. Прогуливаясь с мобильным телефоном у уха, притворяясь, что поглощён громкой беседой, он приближался к рассеянной на вид женщине, вытаскивал бумажник из её сумки прежде, чем я могла заметить, после чего спокойно удалялся, одновременно всё так же продолжая говорить по телефону. С тем же изяществом Фредди мог взломать замок любой машины или войти в отделы магазина и выйти через пять минут в другую дверь с парой флакончиков духов или часами.
Я пыталась применить воровские умения моего приятеля, но мне не хватало естественности в поведении, подводили нервы, да и мой несчастный вид вызывал лишь подозрения. В магазинах за мной уже наблюдали, а люди на улицах сторонились: я пахла сточной водой, мои волосы постоянно были сальными, а в выражении лица читалось сплошное отчаяние.
К середине октября климат изменился, по ночам стало холоднее, и некоторое время спустя я заболела, каждый раз мочилась с острой и обжигающей болью, исчезавшей лишь после принятия наркотиков. Это был цистит. Болезнь я сразу вспомнила, поскольку страдала ею в шестнадцать лет, и знала, что подобный недуг быстро лечится антибиотиками, но вот антибиотик без рецепта врача в Соединённых Штатах достать куда труднее, нежели килограмм кокаина либо автоматическую винтовку. Я с трудом ходила, держа спину прямо, но так и не осмелилась обратиться в службу экстренной помощи при больнице, потому что меня бы стали расспрашивать и непременно в присутствии дежурных полицейских.
Я была вынуждена найти безопасное место, чтобы где-то ночевать, и решила обратиться в центр помощи бездомным, на деле оказавшимся плохо проветриваемым сараем с тесными рядами походных раскладушек, где уже находились около двадцати женщин и множеством детей. Меня удивило, что мало кто из здешних женщин смирялись с нищетой, как поступала я; лишь одна-две, точно сумасшедшие, говорили сами с собой или лезли драться, остальные на вид казались ещё вполне ничего. Женщины с детьми были более решительными, активными, чистоплотными и даже весёлыми — они возились со своими малышами, готовили бутылочки, стирали одежду. Я видела одну из них читающей книгу доктора Сьюза, детского писателя, девочке примерно четырёх лет, которая уже многое знала оттуда на память и повторяла вместе с матерью. Не все люди на улице — сплошь шизофреники или хулиганы, как считало большинство, многие были просто бедными, пожилыми или безработными, и всё же большинство — женщины с детьми, брошенные либо сбежавшие, уставшие терпеть различного рода насилие.
На стене сарая висела афиша с одной фразой, которая навсегда врезалась мне в память: «Жизнь без достоинства не стоит ничего». Достоинство? И тут я с пугающей ясностью внезапно поняла, что сама превратилась в наркоманку и алкоголичку. Полагаю, во мне остались лишь засыпанные пеплом тлеющие угли достоинства, достаточные, чтобы прочувствовать смятение, такое же жестокое, как удар в грудь. Стоя перед афишей, я расплакалась и, должно быть, столь сильно расстроилась, что в скором времени ко мне подошла одна из консультантов, проводила меня в свой небольшой офис, дала стакан холодного чая и любезно спросила о том, как меня зовут, что именно я принимаю, как часто, когда подобное было в последний раз, оказаны ли мне необходимые меры помощи и можем ли мы о случившемся кого-то предупредить.