В то время, когда я уже была без сознания, откуда-то издалека я слышала крики: «Майя, Майя, дыши! Дыши! Дыши!» Я долго колебалась, растерянная, желая снова отключиться, лишь бы не принимать никакого решения, пытаясь высвободиться совершенно и, точно стрела, улететь в никуда, но я была подчинена нашему миру этим властным гудящим голосом, зовущим меня. «Дыши, Майя!» Инстинктивно я открыла рот, глотнула воздуха и начала, точно умирающий, часто-часто дышать. Постепенно, с ошеломляющей медлительностью, я вернулась из своего последнего сна. Со мной не было никого, хотя в щель всего лишь в дюйм между полом и дверью в туалет я могла видеть по другую её сторону какую-то мужскую обувь, которую, кстати, сразу узнала. «Попо? Это ты, Попо?» Ответа не было. Английские туфли остались ещё на мгновение на том же месте, а затем бесшумно удалились. Я осталась здесь, но уже сидя, прерывисто дыша, мои ступни вздрагивали и хрустели, совершенно не слушаясь, а я всё звала его, Попо, Попо.
Даниэль вовсе не удивлялся тому, что мой дедушка навещал меня, и не пытался придумать для меня рационального объяснения всему случившемуся, как сделал бы любой из многих знакомых мне психиатров. Он даже не посмотрел на меня тем насмешливым взглядом, который, как правило, кидает на меня Мануэль Ариас, когда я «ударяюсь в эзотерику», как он говорит. Как я могла не влюбиться в Даниэля, который не только красив, но ещё и чувствителен? Он особенно красив. Даниэль напоминает Давида Микеланджело, хотя цвет его кожи куда более привлекателен. Во Флоренции мои бабушка с дедушкой купили миниатюрную копию статуи. В магазине им предложили Давида с фиговым листком, хотя мне больше всего нравятся его гениталии; на тот момент я не видела эту часть тела ни у одного живого человека и была знакома с нею лишь благодаря книге по анатомии моего Попо. Так, я отвлеклась, вернусь к Даниэлю, который полагает, что половина всех мировых проблем решилась бы, будь у каждого из нас безусловно принимающий Попо, а не крайне требовательное супер-эго, поскольку лучшие добродетели процветают лишь с любовью и лаской.
Даниэль Гудрич был одарён жизнью сполна, в отличие от меня, но и у этого юноши имелись свои горести. Будучи серьёзной в своих целях и намерениях личностью, он с юных лет прекрасно знал, каким будет его жизненный путь, в отличие от меня, плывущей по течению. Можно легко обмануться на первый взгляд его поведением не нуждающегося ни в чём ребёнка и слишком лёгкой улыбкой, улыбкой того, кто доволен собой и миром. Этот момент вечного удовлетворения жизнью встречается редко, поскольку в своих медицинских исследованиях, практике в больнице и путешествиях, совершаемых пешком и с рюкзаком на плече, он, должно быть, видел на своём веку немало нищеты и страданий. Если бы я с ним не спала, то подумала бы, что это очередной честолюбивый Сиддхартха, ещё один лишённый каких-либо эмоций, как Мануэль.
История семьи Гудрич — это сюжет для романа. Даниэль знал, что его биологический отец был темнокожим, а мать — белой, но он их не помнил и не хотел отыскать, потому что семью, которая его вырастила, он просто обожал. Его приёмный отец Роберт Гудрич — англичанин, из тех, у кого есть титул сэр, хотя им он не пользуется, поскольку в Соединённых Штатах это лишь повод для насмешки. В качестве доказательства есть цветная фотография, на которой Гудрич-старший с вычурным орденом на оранжевой ленте, висящим на груди, приветствует королеву Елизавету II. Сам он известный психиатр, с несколькими опубликованными в его прошлом книгами и титулом сэр, полученным за немалые заслуги в сфере науки.
Сэр англичанин женился на Алисе Вилкинс, молодой американской скрипачке, находившейся тогда в Лондоне проездом, после чего оба переехали в Соединённые Штаты, где устроились в Сиэтле: он основал клинику, а она стала играть в симфоническом оркестре. Узнав, что у Алисы не может быть детей, и после долгих сомнений они всё же усыновили Даниэля. Через четыре года, совершенно неожиданно, Алиса забеременела. Поначалу думали, что беременность ложная, однако вскоре убедились, что это не так, и в положенное время Алиса родила малышку Фрэнсис. Вместо того, чтобы ревновать к появившейся сопернице, Даниэль сжал в объятия свою сестрёнку с абсолютной и исключительной любовью, с течением времени лишь усиливающейся и полностью взаимной со стороны девочки. Роберт и Алиса разделяли общее на двоих увлечение классической музыкой, которую и привили двум своим детям, любовь к кокеру-спаниелю, который был с ними всегда, и к горным видам спорта, что впоследствии станут причиной несчастья Фрэнсис.