Мы сошли на конечной остановке, где Фредди отвёл меня в общественный туалет, в котором я вымылась как можно тщательнее, но это не сильно помогло: одежда и волосы выглядели отвратительно. Мы сели в другой автобус, а затем в ещё один и ездили по Лас-Вегасу в течение нескольких часов, чтобы запутать следы. Под конец нашего пути Фредди отвёл меня в квартал негров, куда я ещё никогда не ходила, плохо освещённый, с пустыми в этот час улицами, скромными домами низкооплачиваемых служащих и рабочих, с плетёными стульями на верандах и внутренними двориками, полными барахла и старых автомобилей. После ужасных побоев, доставшихся за нахождение в чужом квартале, требовалось ещё больше смелости, чтобы теперь отвести меня туда. Мой друг, казалось, не особо переживал, словно обходил улицы этого района много раз.
Мы пришли в какой-то дом, ничем не отличавшийся от остальных, и Фредди несколько раз настойчиво позвонил. Наконец мы услышали громовой голос: «И кто только осмеливается беспокоить людей так поздно!» На крыльце зажёгся свет, дверь приоткрылась, из-за неё кто-то осмотрел нас одним глазом. «Благословен Господь, Фредди, ты ли это?»
Это оказалась Олимпия Петтифорд в розовом плюшевом халате, медсестра, что выхаживала Фредди в больнице после полученных им побоев, этот сладкий великан, покровительница бездомных, великолепная женщина, стоявшая во главе своей собственной церкви «Вдовы Иисуса». Олимпия распахнула свою дверь и зажала меня между коленей африканской богини: «Бедная девочка, бедная девочка». Она на руках отнесла меня на диван в гостиной и ухаживала за мной с нежностью матери по отношению к новорождённому.
В доме Олимпии Петтифорд я полностью погрузилась в ужас абстинентного синдрома, это хуже, чем любая физическая боль, но куда меньше душевной боли от ощущения себя недостойной или ужасной боли от потери кого-то столь обожаемого, как мой Попо. Я не хочу думать о том, каково было бы потерять Даниэля… Муж Олимпии Джереми Петтифорд — настоящий ангел, и «Вдовы Иисуса», несколько зрелых сеньор-негритянок, страдавших, властных и благородных женщин, сменяли друг друга, чтобы всячески поддерживать меня в самые худшие дни. Я сильно стучала зубами, и мой голос едва прорывался, чтобы попросить глоток, всего лишь один глоток чего-то крепкого, чего-нибудь, лишь бы выжить. Меня терзали дрожь и судороги, и осьминог беспокойства сжимал виски, я была взята в тиски тысячей его щупалец, когда я потела, билась, боролась и пыталась сбежать. В таком случае эти замечательные вдовы удерживали меня, качали на руках, утешали, молились и пели мне, а также ни на мгновение не оставляли одну.
«Я разрушила свою жизнь, я больше не могу, я хочу умереть», — рыдала я в какой-то момент, как только я смогла сказать что-то ещё помимо оскорблений, мольбы и проклятий. Олимпия крепко схватила меня за плечи и заставила взглянуть ей в глаза, сосредоточить на них взор, обратить внимание, выслушать её. «Кто тебе сказал, что всё будет легко, девочка? Держись. Никто от этого не умирает. Я запрещаю говорить тебе о своей смерти, это грех. Вверь себя в руки Иисуса и проживёшь достойно семьдесят лет, которые у тебя ещё впереди».
Каким-то способом Олимпия Петтифорд достала мне антибиотик от инфекции мочеполовой системы и валиум, чтобы помочь мне справиться с симптомами ломки. Я полагаю, добрая женщина украла их прямо из больницы, сделав это с чистой совестью, поскольку рассчитывала на и так ожидаемое прощение Иисуса. Согласно объяснению медсестры выходило, что цистит уже достиг почек, но эти уколы приведут всё в порядок буквально за несколько дней, и ещё она дала мне пузырёк таблеток, которые стоило принимать последующие две недели. Я не помню, сколько времени страдала в агонии ломки, должно быть, всего лишь два-три дня, которые показались мне чуть ли не месяцем.
Я постепенно выходила из этой бездны, и вот я очутилась на поверхности. Я спокойно могла глотать суп и овсянку на молоке, отдыхать и даже иногда спать. Время то и дело подшучивало надо мной, и один час, казалось, длился, точно целая неделя. Вдовы меня купали, стригли ногти и избавили от вшей, также я залечила свои воспалённые от иголок и кабеля раны, сильно повредившие запястья и лодыжки. Мне делали массаж с детским маслом, помогающим избавиться от корочек на царапинах, мне выдали чистую одежду и присматривали, чтобы я не выпрыгнула из окна и не отправилась искать наркотики. Когда в конце концов я смогла вставать и ходить без посторонней помощи, я пошла с женщинами в их церковь — этот окрашенный в небесный цвет сарай, где её члены встречались своим узким составом. Все в основном афроамериканцы, молодых людей там не было, а большинство составляли женщины. Да, я знала, что присутствующие здесь мужчины были вовсе не вдовцами. Джереми и Олимпия Петтифорд, одетые в фиолетовые атласные туники с жёлтыми нашивками, вели службу, на которой благодарили Иисуса от моего имени. Эти голоса! Люди пели всем телом, раскачиваясь, точно пальмы, с поднятыми к небу руками, радостные, такие радостные, что их коллективные песнопения очистили меня изнутри.