Олимпия и Джереми не хотели ничего обо мне выяснять, их не интересовало даже моё имя, было достаточно того, что Фредди привёл меня к двери их дома, и эти люди просто приняли меня к себе. Они догадались, что я от чего-то убежала, и всё же предпочли не знать, от чего именно, на случай если кто-либо станет задавать им компрометирующие вопросы. Олимпия и Джереми ежедневно молились за Фредди, просили Иисуса, чтобы Он очистил своего раба от токсинов, чтобы тот принял как помощь, так и любовь Господа, «но порой Иисус не спешит отвечать, поскольку получает от людей слишком много просьб», — как это объяснили мне. Фредди также не выходил у меня из головы, я боялась, что мой друг попадёт в руки Джо Мартина и Китайца, хотя Олимпия свято верила в его хитрость и потрясающую способность выживать.
Через неделю, когда симптомы болезни исчезли, и я могла оставаться более-менее спокойной уже без валиума, я попросила Олимпию позвонить моей бабушке в Калифорнию, поскольку сама была не способна так поступить. Было семь часов утра, когда Олимпия набрала номер телефона, что я ей дала, и моя Нини сразу же ответила, словно бы все эти шесть месяцев просидела у телефона в ожидании. «Ваша внучка готова вернуться домой, приезжайте за ней».
Ещё через одиннадцать часов крашеный пикап остановился перед домом семьи Петтифорд. Моя Нини надавила пальцем на звонок с настоятельной любовью, и я упала в её объятия на глазах довольных хозяев дома и Майка О’Келли, достающего своё кресло на колёсах с помощью нескольких «Вдов Иисуса». «Дрянная девчонка! Как же ты заставила нас страдать! Что тебе стоило просто позвонить мне и дать нам знать, что ты жива!» — вот каким было приветствие моей Нини по-испански и на повышенных тонах, как она говорит, когда сильно взволнована. Она сразу добавила: «Хотя ты, Майя, и выглядишь паршиво, твоя аура зелёного цвета, цвета исцеления — это уже хороший симптом». Моя бабушка оказалась ниже ростом, чем я помнила — в считанные месяцы Нини как-то вся уменьшилась, а фиолетовые тёмные круги под глазами, прежде такие чувственные, теперь лишь старили её ещё больше. «Я предупредила твоего папу, он сейчас летит из Дубая и завтра будет ждать тебя дома», — сказала она, сжимая мою руку и смотря на меня глазами совы, словно этим препятствовала моему очередному исчезновению, но всё же сдерживала себя, чтобы не засыпать меня вопросами. В скором времени нас позвали к столу: здесь были и жареная курица, и жареная картошка, вкусно приготовленные овощи, жареные оладьи — настоящее господство холестерина лишь ради того, чтобы отпраздновать воссоединение моей семьи.
Поужинав, «Вдовы Иисуса» попрощались и ушли, мы же собрались в небольшой гостиной, куда еле умещалась инвалидная коляска. Олимпия изложила Нини и Майку моё состояние здоровья, а также дала совет отправить меня на программу реабилитации, как только мы приедем в Калифорнию. Всё это Майк, который хорошо разбирается в подобных вещах, уже решил сам, поэтому сдержанно молчал. Чуть погодя я кратко рассказала им о своей жизни с мая, опуская ту ночь с Роем Феджевиком в придорожной гостинице и занятие проституцией, которые точно уничтожили бы мою Нини. Во время моего рассказа о Брэндоне Лимане (лучше всё же сказать «о Хэнке Трэворе»), о фальшивых деньгах, похитивших меня убийцах и обо всём остальном моя бабушка крутилась на стуле, повторяя сквозь зубы своё «дрянная девчонка», при этом голубые глаза Белоснежки блестели, точно огни самолёта. Ему было приятно в кои-то веки оказаться в курсе некоего полицейского дела.
— Подделка денег — очень серьёзное преступление, серьёзнее, чем преднамеренное убийство с предательством, — весело сообщил он нам.
— Так мне сказал и офицер Арана. Будет лучше ему позвонить и признаться во всём, он оставил мне номер своего телефона, — предложила я им.
— До чего же гениальная идея! Прямо-таки достойна моей внучки-ослицы! — воскликнула моя Нини. — Тебе бы понравилось провести двадцать лет в Сан Квентине и окончить дни на электрическом стуле, маленькая глупая девочка? Тогда, давай, беги и расскажи копу, что ты соучастница.