Прошло уже два месяца с отъезда Даниэля, два месяца, как мы не видимся, два месяца моей жизни с сердцем, буквально завязанным в узел, и столько же времени, как я пишу в этот дневник вещи, о которых буду должна с ним поговорить. Как же он нужен мне! Это агония, смертельная болезнь. В мае, когда Мануэль вернулся из Сантьяго, он притворился, что не понимает, насколько дом пропах поцелуями, а Факин весь на нервах, поскольку я о нём не заботилась, и моему псу пришлось гулять в одиночку, как и всем дворнягам этой страны: ещё недавно он был уличной собакой, а теперь притворяется любимчиком семьи. Мануэль поставил чемодан и объявил, что ему нужно решить какие-то вопросы с Бланкой Шнейк, и из-за начинающегося дождя, скорее всего, он останется спать в её доме. Здесь люди знают, что непременно будет дождь, когда дельфины пускаются в пляс и когда появляются «полосы света», как называют лучи солнца, проходящие сквозь облака. Насколько я знаю, раньше Мануэль никогда не спал у Бланки. «Спасибо, спасибо, спасибо», — не переставая шептала я ему в ухо в одно из наших долгих объятий, которые он так ненавидит. Ведь Ариас подарил мне очередную ночь с Даниэлем, который в настоящий момент бросал дрова в печь, чтобы приготовить цыплёнка с горчицей и беконом — изобретение его сестры Фрэнсис. Надо сказать, она в своей жизни вообще никогда не готовила, но собирала рецепты и, изучая их, со временем стала этаким теоретическим поваром. Я решила для себя не смотреть на корабельные часы, расположенные на стене, которые словно бы пожирали оставшееся нам с Даниэлем время.
Пока длился наш краткий медовый месяц, я рассказала о клинике реабилитации в Сан-Франциско, в которой пробыла почти месяц и которая, должно быть, очень похожа на клинику его отца в Сиэтле.
Во время путешествия в 919 километров из Лас-Вегаса в Беркли моя бабушка и Майк О’Келли разработали план, как мне исчезнуть с карты, прежде чем власти или преступники нападут на мой след. Вот уже год я не видела своего отца и, надо сказать, не очень-то по нему и скучала. Я обвиняла папу в своих несчастьях, однако всё моё негодование разом испарилось, когда мы приехали домой на разноцветном пикапе, а он уже ждал нас в дверях. Мой отец, как и моя Нини, заметно похудел и словно сморщился: за месяцы моего отсутствия он постарел и уже не был похож на киноактёра-соблазнителя, которого я запомнила. Папа крепко обнял меня, повторяя моё имя с незнакомой мне нежностью. «Я уж думал, что мы потеряли тебя, дочка». Я ещё никогда не видела отца, настолько захваченного эмоциями. Энди Видаль был для меня воплощением самообладания, статным мужчиной в униформе пилота, которого не касались трудности жизни, желанным самыми красивыми женщинами, путешествующим, образованным, здоровым и счастливым. «Благослови тебя Господь, дочь, благослови тебя Господь», — всё повторял он. Мы приехали домой ближе к вечеру, но он приготовил нам завтрак вместо ужина: взбитый шоколад и французский тост со сливками и бананами, мою любимую еду.
За завтраком Майк О’Келли завёл разговор о программе реабилитации, упомянутой ещё Олимпией Петтифорд, и лишний раз повторил, что это самый известный способ справиться с зависимостью. Мой папа и Нини вздрагивали, словно от удара током, каждый раз, как он произносил эти ужасающие слова — «наркоманка», «алкоголичка». Я же давно включила их в свой лексикон благодаря «Вдовам Иисуса», чей обширный опыт в этом вопросе позволил им вести себя со мной предельно ясно. Майк сказал, что зависимость — это тихий терпеливый зверь с бесконечными ресурсами, который всегда в поиске, чей самый веский аргумент — «у человека нет никакой зависимости». Белоснежка резюмировал имеющиеся в нашем распоряжении варианты, от реабилитационного центра под его ответственность, бесплатно и весьма скромно, до клиники в Сан-Франциско, пребывание в которой стоит тысячу долларов в день, от которой я тотчас отказалась, потому что взять эту сумму было негде. Мой папа, очень бледный, слушал всё, сжав зубы и кулаки, и под конец объявил, что потратит на моё лечение свои пенсионные сбережения. И убедить его в обратном не представлялось возможным, хотя, по словам Майка, программы в центрах были схожими, разница заключалась в удобствах и видах на море.