Пока я проходила программу реабилитации, моя Нини обновила мой паспорт, связалась с Мануэлем и подготовила моё путешествие в Чили. Если бы у неё были средства, она бы лично передала меня в руки своего друга на Чилоэ. За два дня до окончания курса лечения я сложила свои вещи в рюкзак и, как только стемнело, вышла из клиники, ни с кем не попрощавшись. Моя Нини ждала меня в двух кварталах в своём «фольксвагене»-развалюхе, как мы и договаривались. «С этого момента ты исчезнешь, Майя», — сказала она и подмигнула с озорством соучастницы. Вручив мне ещё одну пластиковую фотокарточку моего Попо, точно такую же, что я потеряла ранее, бабушка отвезла меня в аэропорт Сан-Франциско.
Я сильно действую на нервы Мануэля: «Думаешь ли ты, что мужчины влюбляются так же безумно, как и женщины? Что Даниэль способен приехать и заживо похоронить себя на Чилоэ только из-за меня? Тебе кажется, что я слишком поправилась, Мануэль? Ты в этом уверен? Скажи мне правду!» Мануэль говорит, что в этом доме стало невозможно дышать, воздух пресыщен слезами и женскими вздохами, обжигающими страстями и нелепыми планами. Даже животные стали вести себя странно: Гато-Литерато, кота прежде крайне чистоплотного, вырвало на клавиатуру компьютера, а Гато-Лесо, ранее необщительный, сейчас борется с Факином за мою привязанность, а также проникает на рассвете в мою кровать, где укладывается непременно на спину, подняв все четыре лапы, чтобы я почесала его живот.
По словам Мануэля, мы уже слишком много и долго разговаривали о любви. «Ведь нет ничего глубже любви», — как-то сказала я среди прочих банальностей. Мануэль, как человек с академической памятью, тронул меня строчками стихотворения Д. Х. Лоуренса о том, что есть что-то более глубокое, чем любовь, — одиночество каждого, и о том, как на фоне этого одиночества пылает мощный огонь обнажённой жизни или что-то в этом роде, удручившее меня настолько, что я вспомнила пыл обнажённого Даниэля. Кроме цитирования умерших поэтов Мануэль не говорит ничего. Наши беседы скорее похожи на монологи, в которых я высказываюсь о Даниэле; я не упоминаю Бланку Шнейк, поскольку она запретила мне это делать, но её присутствие ощущается повсюду. Мануэль считает, что слишком стар, чтобы влюбляться, ему нечего предложить женщине, а мне кажется, его проблема в трусости: он боится делиться, зависеть от кого-то и страдать; опасается, что рак Бланки вернётся и она умрёт раньше, либо наоборот, он оставит её стареть вдовой, что вероятно, поскольку Бланка его намного моложе. Если бы не жуткий пузырёк в мозгу, конечно, Мануэль был бы сильным и здоровым человеком даже в девяносто лет. Какая она, любовь пожилых? Я имею в виду физическую сторону вопроса. Занимаются ли они… этим? Когда мне исполнилось двенадцать лет и я начала шпионить за своими бабушкой и дедушкой, они поставили замок на дверь комнаты. Я спросила свою Нини, чем они занимаются взаперти, и она ответила, что молятся, перебирая чётки.
Иногда я даю советы Мануэлю, не могу сдержаться, и он обескураживает меня иронией. Как ни странно, я знаю, что он меня слушает и чему-то учится. Постепенно Мануэль меняет свои монашеские привычки, он уже куда менее одержим манией порядка и более внимателен ко мне. Он не застывает на месте, когда я к нему прикасаюсь, и не убегает, как только я начинаю прыгать и танцевать, включив музыку в наушниках; мне нужна физическая нагрузка, иначе я кончу как те сабинянки Рубенса, толстые и голые, которых я видела в художественном музее Мюнхена. Пузырёк в его мозгу перестал быть тайной, поскольку Мануэлю не удаётся скрыть от меня ни мигрени, ни случаи, когда у него двоится в глазах и буквы на странице книги либо на экране компьютера размываются. Даниэль, узнав об аневризме, предложил клинику Майо в штате Миннеаполис, лучшую в области нейрохирургии во всей Америке, и Бланка меня заверила, что её отец оплатит операцию, но Мануэль не захотел даже обсуждать этот вопрос: он и так уже слишком многим обязан дону Лионелю. «Дружище, всё равно, одной услугой больше, одной — меньше, не имеет значения», — опровергала Бланка. Я раскаиваюсь, что сожгла эту кучу купюр в пустыне Мохаве: фальшивые ли нет, они бы пригодились.