На Кагуаче мы с Мануэлем поставили палатку из-за нехватки жилья. Жителям следует лучше подготовиться к нашествию верующих, которое повторяется ежегодно уже более века. День был сырым и морозным, ночь оказалась намного хуже. Мы дрожали от холода в спальных мешках, в одежде, шапке, толстых носках и перчатках, потому что дождь падал на брезент и пробирался под пластиковый пол. В конце концов, мы решили соединить два мешка и спать вместе. Я повисла на спине Мануэля как рюкзак, и никто из нас не помянул соглашение, заключённое в феврале, что я никогда больше не залезу к нему в постель. Мы спали как блаженные до тех пор, пока паломники не начали шуметь.
Мы не голодали, потому что там было бесчисленное множество продуктовых лавок, пирожки, сосиски, морепродукты, приготовленный в золе картофель, жареные на вертеле целые ягнята, а также чилийские сладости и вино в большом количестве, спрятанное в упаковках из-под газировки, потому что священники не одобряют алкоголь на религиозных праздниках. Умывальников и ряда биотуалетов явно было мало, за несколько часов использования они превратились в нечто ужасное. Мужчины и мальчики тихо облегчались за деревьями, а вот женщинам было сложнее.
На второй день Мануэль вынужден был воспользоваться одним из туалетов, дверь которого необъяснимым образом захлопнулась, и он остался заперт. В этот момент я обходила ремесленные палатки и киоски с разными безделушками, которые стояли в ряд с боку церкви, и я узнала о случившемся благодаря поднявшемуся шуму. Я приблизилась из любопытства, не подозревая, в чём дело, и увидела группу людей, встряхивающих пластиковый домик с риском его опрокинуть, в то время как внутри Мануэль кричал и бился о стены, как сумасшедший. Несколько человек смеялись, но я поняла, что страдание Мануэля было ужасом заживо похороненного человека. Хаос нарастал до тех пор, пока появившийся мастер не отогнал в сторону зевак и спокойно не разобрал защёлку перочинным ножом. Пятью минутами позже он открыл дверь, Мануэль вылетел кометой и упал на землю, скрюченный и сотрясаемый рвотой. Никто больше не смеялся.
В этот момент подошёл отец Лион, и мы вдвоём помогли Мануэлю встать и, поддерживая его под руки, сделали несколько неуверенных шагов в направлении палатки. Привлечённые шумом, пришли два полицейских и поинтересовались, не болен ли этот сеньор, хотя они наверняка подозревали, что он выпил больше, чем нужно, поскольку к тому времени вокруг шаталось немало пьяных. Я не знаю, о чём подумал Мануэль, но он выглядел так, будто здесь появился дьявол. С выражением ужаса он оттолкнул нас, споткнулся, упал на колени, и беднягу вырвало зеленоватой пеной. Полицейские попытались вмешаться, но отец Лион встал у них на пути, с властью, что даёт ему репутация святого, и убедил их, что это всего лишь расстройство желудка и мы сами сможем позаботиться о больном.
Священник и я отвели Мануэля в палатку, вымыли его влажной тряпкой и дали отдохнуть. Он проспал три часа подряд, съёжившись, будто его избили. «Оставь его в покое, американочка, и не задавай вопросов», — приказал мне отец Лион, прежде чем отправиться исполнять свои обязанности, но я не хотела бросать Мануэля и осталась в палатке охранять его сон.
На площадке перед церковью поставили несколько столов, за которыми встали священники, причащающие во время мессы. Затем началось шествие с образом Иисуса, который несли верующие, певшие во весь голос, в то время как десятки кающихся ползли на коленях в грязи либо обжигали свои руки расплавленным воском свечей, взывая о прощении своих грехов.
Я не смогла сдержать своё обещание и снять на плёнку это событие для Даниэля, потому что во время беспокойного путешествия на Кагуач, я уронила камеру в море; потеря незначительная, учитывая, что у одной дамы выпал за борт щенок. Его спасли из воды, полузамерзшего, но дышащего, ещё одно чудо Иисуса Назарянина, как сказал Мануэль. «Хватит иронического атеизма, Мануэль, ведь мы можем утонуть», — ответил отец Лион.
Спустя неделю после паломничества на Кагуач, мы с Лилианой Тревиньо отправились навестить отца Лиона, это была странная поездка, совершённая в тайне, чтобы о ней не узнали Мануэль с Бланкой. Объяснения были бы обременительными, поскольку у меня нет права изучать прошлое Мануэля, тем более проделывать подобные вещи за его спиной. Мной движет привязанность, которую я к нему испытываю, привязанность, которая выросла в процессе совместной жизни. После того как Даниэль уехал и наступила зима, мы много времени провели одни в этом доме без дверей, где слишком мало места, чтобы хранить секреты. Мои отношения с Мануэлем стали более близкими; наконец он доверился мне, и у меня есть полный доступ к его бумагам, заметкам, аудиозаписям, и к его компьютеру. Работа дала мне повод рыться в его ящиках. Я спросила, почему у него нет фотографий родственников или друзей, и он объяснил, что много путешествовал, несколько раз начинал всё с нуля в разных местах и по дороге избавился от материального и сентиментального бремени. И добавил: для того, чтобы помнить важных для него людей, фотографии не нужны. В архивах Мануэля я не нашла ничего о той части его прошлого, которая меня интересует. Мне известно, что после военного переворота он больше года провёл в тюрьме, затем его выслали на Чилоэ, и в 1976 году он уехал из страны. Я знаю о его женщинах, разводах, книгах, но не знаю ничего о причинах его клаустрофобии или ночных кошмаров. Если я этого не узнаю, мне не представится возможности помочь ему, отчего я так никогда и не узнаю Мануэля по-настоящему.