Я много общаюсь с Лилианой Тревиньо. Она такая же, как и моя бабушка: энергичная, идеалистка, бескомпромиссная и темпераментная, но не такая властная. Лилиана договорилась, что мы тайно отправимся навестить отца Лиона на катере Национальной службы здравоохранения по приглашению её возлюбленного, доктора Хорхе Педрасы. Доктор выглядит намного моложе, ему только что исполнилось сорок, и он уже десять лет служит на архипелаге. Он расстался с женой, и сейчас идёт медленный бракоразводный процесс, у него двое детей, один с синдромом Дауна. Хорхе думает жениться на Лилиане, как только станет свободным, хотя она не видит в этом преимуществ, говорит, что её родители прожили вместе двадцать девять лет и вырастили троих детей без документов.
Путешествие длилось вечность, поскольку катер останавливался в нескольких местах, и когда мы приехали к отцу Лиону, было уже четыре часа дня. Педраса высадил нас и продолжил свой обычный объезд, пообещав забрать через полтора часа, чтобы вернуться на наш остров. Петух с переливающимися перьями и тучный ягнёнок, которых я видела раньше, были на тех же местах и наблюдали за домиком священника. В зимнем свете место мне показалось другим; даже пластиковые цветы на кладбище выглядели выцветшими. Отец Лион ждал нас с чаем, пирожными, свежеиспечённым хлебом, сыром и ветчиной, поданными соседкой, которая заботится о нём и контролирует, будто он её ребёнок. «Наденьте свой пончо и выпейте аспирин, святой отец, я здесь не для того, чтобы ухаживать за престарелыми больными», — приказала она ему ласково на чилийском, в то время как он ворчал. Священник подождал, пока мы останемся одни, и умолял нас съесть пирожные, чтобы не пришлось есть их в одиночку, потому что в его возрасте они вызывали тяжесть в желудке.
Мы должны были вернуться до наступления темноты и так как у нас было мало времени, мы перешли прямо к делу.
— Почему бы тебе самой не спросить Мануэля о том, что ты хочешь знать, американочка? — предложил мне священник после двух глотков чая.
— Я спрашивала его, отец, но он ускользнул от ответа.
— В таком случае, нужно уважать его молчание, девочка.
— Извините, отец, но я решилась побеспокоить его не из чистого любопытства. У Мануэля болит душа, и я хочу помочь ему.
— Болит душа…что ты знаешь об этом, американочка? — спросил он меня, хитро улыбаясь.
— Достаточно, потому что я прибыла на Чилоэ с болезнью души, а Мануэль принял меня и помог мне исцелиться. Я должна отплатить ему за это, вам не кажется?
Священник рассказал нам о военном перевороте, о последовавших за ним безжалостных репрессиях и о своей работе в Викариате солидарности, которая продлилась недолго, потому что его тоже арестовали.
— Мне повезло больше, чем другим, американочка, потому что кардинал лично спас меня менее чем за два дня, но я не смог избежать отстранения.
— Что происходило с задержанными?
— Разное. Ты мог попасть в руки политической полиции, Директората национальной разведки или в Национальный информационный центр, к полицейским или в службы безопасности одной из ветвей вооружённых сил. Мануэля сначала привезли на Национальный Стадион, а затем на Виллу Гримальди.
— Почему Мануэль отказывается говорить об этом?
— Возможно, он не помнит этих событий, американочка. Иногда разум блокирует слишком серьёзные травмы, чтобы защититься от безумия или депрессии. Слушай, я приведу тебе пример, который я видел в Викариате. В 1974 году я брал интервью у человека, которого только что выпустили из концлагеря, и он был физически и морально разбит. Я записал беседу, как мы всегда и делали. Нам удалось отправить несчастного за пределы страны, и долгое время я не видел этого мужчину. Пятнадцать лет спустя я отправился в Брюссель и разыскал его, так как знал, что он живёт в этом городе, и хотел взять у него интервью для эссе, которое я писал для журнала иезуитов «Послание». Он не вспомнил меня, но согласился побеседовать. Вторая запись совсем не была похожа на первую.