— Ты разрушил нашу стратегию, Мануэль, мы думали подойти к этому вопросу дипломатично, — сказала Бланка.
— Что вы хотите?
— Ничего, просто побеседовать.
— О чём?
И тогда я рассказала Мануэлю, что провела месяцы, выясняя, что же с ним произошло после военного переворота, потому что считала, что в глубинах его памяти остались гноящиеся, как язва, воспоминания, которые отравляют его. Я извинилась перед ним за то, что вмешиваюсь, мной двигала лишь большая любовь к нему; мне было жаль видеть, как он страдает по ночам от кошмаров. Я сказала, что на его плечах слишком тяжёлый камень, и если его не убрать, Мануэль будет жить наполовину, словно отсчитывая часы до своей смерти. Он закрылся настолько, что не мог чувствовать ни радости, ни любви. Я добавила, что мы с Бланкой можем помочь ему нести этот груз. Мануэль не прерывал меня, он был очень бледен и дышал, как уставшая собака, взявшись за руку Бланки и закрыв глаза. «Ты хочешь знать, что нашла американочка, Мануэль?» — спросила его Бланка шёпотом, и он молча кивнул.
Я призналась, что в Сантьяго, пока Мануэль восстанавливался после операции, я рылась в архивах Викариата и разговаривала с людьми, с которыми меня свёл отец Лион. Моими собеседниками были два адвоката, священник и один из авторов доклада Реттига, в котором записаны более трёх тысяч пятисот жалоб на нарушения прав человека, совершённых во времена диктатуры. Среди этих случаев был и Фелипе Видаль, первый муж моей Нини, а также Мануэль Ариас.
— Я не участвовал в этом докладе, — сказал Мануэль слабым голосом.
— О твоём случае сообщил отец Лион. Ты рассказал ему подробности тех четырнадцати месяцев, когда содержался под стражей, Мануэль. Ты только что вышел из концентрационного лагеря Трес-Аламос, и был выслан сюда, на Чилоэ, где жил вместе с отцом Лионом.
— Я этого не помню.
— Священник вспомнил, но не смог рассказать мне об этом, поскольку считает это тайной исповеди, он ограничился лишь тем, что указал мне путь. Случай Фелипе Видаля сообщила его жена, моя Нини, перед тем как отправиться в ссылку.
Я пересказала Мануэлю всё, что узнала за ту важную неделю в Сантьяго и визит вместе с Бланкой на «Виллу Гримальди». Название места не вызвало в нём никакой особой реакции, Мануэль смутно догадывался, что был там, но в своём сознании он перепутал Виллу с другими центрами своего заключения. За тридцать с лишним лет, прошедших с тех пор, он стёр из памяти этот опыт и вспоминал о нём так, как будто прочёл в книге, а не как о чём-то личном, хотя у него на теле были шрамы от ожогов, и он не мог поднять руки выше плеча, потому что они были вывихнуты.
— Я не хочу знать подробности, — сказал он нам.
Бланка объяснила ему, что детали так и остались нетронутыми глубоко внутри него, и требовалось невероятное мужество, чтобы войти в то место, где они хранятся, но он будет не один, и мы будем сопровождать его. Он больше не был бессильным заключённым в руках своих палачей, но он не станет по-настоящему свободным, если не столкнётся со страданиями прошлого.
— Самое ужасное произошло с тобой на Вилле Гримальди. Уже под конец посещения гид повёл нас показать образцы камер. Это были каменные мешки метр на два, в которых днями и даже неделями стоя вплотную содержались несколько заключённых — их выводили лишь в туалет или для пыток.
— Да, да…в одной из таких камер я находился с Фелипе Видалем и другими мужчинами. Нам не давали воды… это была коробка без вентиляции, мы были все в поту, в крови и экскрементах, — пробормотал Мануэль, согнувшись пополам и опустив голову на колени. — А другие содержались в камерах-одиночках, клетках, могилах, конурах… судороги, жажда.… Вытащите меня отсюда!
Бланка и я заключили его в объятия, прижали к груди, целовали, поддерживая его и плача все вместе. Мы видели одну из этих камер. Я так умоляла гида, чтобы он разрешил мне войти. Я вынуждена была заползти на коленях, внутри неё я сжалась, присела, не в силах изменить позу или пошевелиться, и после того как они закрыли дверь, я оказалась в темноте, в ловушке. Я не выдержала более нескольких секунд и начала кричать, пока меня не вытащили оттуда, подхватив за руки. «В подобных условиях задержанные находились погребёнными заживо неделями, иногда месяцами. Отсюда немногие выходили живыми, и они сходили с ума», — сказал нам гид.
— Теперь мы знаем, где ты бываешь во сне, Мануэль, — сказала Бланка.
Наконец, Мануэля вытащили из каменной могилы, чтобы запереть в ней другого арестованного, они устали пытать его и отправили в другие центры заключения. Отбыв наказание в виде ссылки на Чилоэ, он смог уехать в Австралию, где находилась его жена, не знавшая о нём более двух лет и считавшая мужа умершим; у неё была новая жизнь, в которую травмированный Мануэль не вписывался. Некоторое время спустя они развелись, как случалось с большинством пар в ссылке. Несмотря ни на что, Мануэлю повезло больше, чем другим изгнанникам, потому что Австралия — гостеприимная страна; там он получил работу по специальности и смог написать две книги, забываясь в алкоголе и мимолётных интрижках, которые только подчёркивали его ужасное одиночество. Со своей второй женой, испанской танцовщицей, с которой он познакомился в Сиднее, они прожили вместе менее года. Он был не в состоянии никому доверять или вступать в любовные отношения, страдал от флешбэков с эпизодами насилия и панических атак и был в ловушке своей камеры на Вилле Гримальди или привязанный нагишом к металлической койке, в то время как его тюремщики забавлялись, пуская электрические разряды.