Однажды в Сиднее Мануэль врезался на машине в железобетонный столб — происшествие, маловероятное даже для такого напившегося, каким он был, когда его подобрали. Врачи из госпиталя, где пострадавший провёл тринадцать дней в тяжёлом состоянии и месяц без движения, пришли к заключению, что Мануэль пытался покончить с собой, и свели с международной организацией, помогавшей жертвам насилия. Психиатр с опытом работы с такими случаями посетил его ещё в больнице. Ему не удалось разгадать суть травм пациента, но он помог Мануэлю справиться с перепадами настроения, флешбэками с эпизодами насилия и паническими атаками, бросить пить и вести, казалось бы, нормальный образ жизни. Мануэль посчитал себя вылечившимся, не придавая особого значения кошмарам или внутреннему страху перед лифтами и замкнутыми пространствами, продолжал принимать антидепрессанты и привык к одиночеству.
Во время рассказа Мануэля погас свет, как это всегда бывает на острове в этот час, и никто из нас троих не встал, чтобы зажечь свечи, мы были в темноте очень близко друг к другу.
— Прости меня, Мануэль, — пробормотала Бланка после долгой паузы.
— Простить тебя? Я просто должен поблагодарить тебя, — сказал он.
— Прости меня за непонимание и слепоту. Никто не может простить преступников, Мануэль, но, возможно, ты сможешь простить меня и мою семью. Мы грешим бездействием. Мы проигнорировали доказательства, потому что не хотели быть соучастниками. В моём случае это хуже, поскольку в те годы я много путешествовала и знала, что публикует иностранная пресса о правительстве Пиночета. Ложь, думала я, коммунистическая пропаганда.
Мануэль притянул её к себе, обнимая. Я неуверенно поднялась, чтобы подбросить несколько поленьев в камин и найти свечи, другую бутылку вина и ещё чай. Дом остыл. Я накинула одеяло им на ноги, и свернулась калачиком на потёртом диване с другой стороны от Мануэля.
— Итак, твоя бабушка рассказала тебе о нас, Майя, — сказал Мануэль.
— Что вы были друзьями, ничего больше. Она не говорила о том времени, редко упоминала о Фелипе Видаль.
— Тогда как ты узнала, что я твой дедушка?
— Мой Попо — мой дедушка, — ответила я, отстраняясь от него.
Его откровение было настолько неслыханным, что мне потребовалась целая минута, чтобы охватить его масштаб. Слова с трудом достигали моего тупого разума, моё сердце запуталось, и смысл ускользнул от меня.
— Не понимаю…, — прошептала я.
— Андрес, твой отец, — мой сын, — сказал Мануэль.
— Не может быть. Моя Нини не стала бы молчать об этом сорок с лишним лет.
— А я думал, что ты знаешь об этом, Майя. Ты же сказала доктору Пуге, что ты моя внучка.
— Чтобы он впустил меня на консультацию!
В 1964 году моя Нини была секретаршей, а Мануэль Ариас — помощником профессора на факультете; ей было двадцать два, она недавно вышла замуж за Фелипе Видаля, Мануэль был в возрасте двадцати семи лет и с грантом в кармане на докторантуру по социологии в университете Нью-Йорка. Они любили друг друга ещё в подростковом возрасте, несколько лет не виделись, и после случайной встречи на факультете их захватила новая, неотложная страсть, сильно отличающаяся от прежнего непорочного романа. Эта страсть закончилась душераздирающе, когда Мануэль уехал в Нью-Йорк, и они были вынуждены расстаться. Тем временем Фелипе Видаль, начавший выдающуюся журналистскую карьеру на Кубе, не подозревал об измене своей жены настолько, что никогда не сомневался в отцовстве сына, родившегося в 1965 году. Он не знал о существовании Мануэля Ариаса до тех пор, пока они не оказались в одной печально известной камере, но Мануэль издалека следил за его журналистскими успехами. Любовь Мануэля и Нидии пережила несколько расставаний, но снова неожиданно вспыхнула, когда они встретились опять, пока Ариас не женился в 1970-м, в том году, когда Сальвадор Альенде победил на президентских выборах, и начал назревать политический катаклизм, кульминацией которого стал военный переворот три года спустя.