— Я попросила Даниэля приехать на Чилоэ к Рождеству, — сообщила я Мануэлю.
— В гости, остаться или за тобой? — спросил он меня.
— Ну я не знаю, Мануэль.
— А что бы предпочла ты?
— Остаться! — ответила я без колебаний, удивив его своей твёрдостью.
С тех пор, как мы выяснили наше родство, Мануэль обычно смотрит на меня влажными глазами, а в пятницу из Кастро он привёз мне шоколад. «Ты не мой парень, Мануэль, и выбрось из головы мысль, что ты заменишь моего Попо», — сказала я ему. «Это и не пришло бы мне в голову, глупая американка», — ответил он мне. Наши отношения такие же, как и раньше, никаких ласк и озорства, но он кажется другим человеком, и Бланка тоже это заметила — надеюсь, он не размякнет окончательно и не превратится в слюнявую развалину. Их отношения тоже изменились. Несколько ночей в неделю Мануэль спит в доме Бланки и оставляет меня брошенной, в компании трёх летучих мышей, двух ненормальных котов и одной хромой собаки. У нас была возможность поговорить о его прошлом, это больше не табу, но я всё ещё не отваживаюсь быть тем, кто поднимет данную тему; я предпочитаю ждать, пока он не проявит инициативу, что случается довольно часто, потому что как только его ящик Пандоры открывается, Мануэлю необходимо выговориться.
У меня есть довольно точная картина судьбы, которая постигла Фелипе Видаля, благодаря воспоминаниям Мануэля и подробной жалобе его жены в Викариат солидарности, в архивах которого есть даже пара писем, которые он написал ей до ареста. Нарушая правила безопасности, я написала своей Нини через Даниэля, который послал ей письмо, с просьбой дать объяснения. Она ответила мне через тот же канал, и таким образом я получила недостающую информацию.
В беспорядке первых дней после военного переворота Фелипе и Нидия посчитали, что, оставаясь незаметными, они смогут продолжать своё обычное существование. На протяжении трёхлетнего правления Сальвадора Альенде Фелипе Видаль вёл политическую телепрограмму — достаточная причина, чтобы считаться подозрительным у военных; однако он не был арестован. Нидия верила, что демократия скоро будет восстановлена, но Фелипе боялся длительной диктатуры, потому что в своей журналистской практике он писал о войнах, революциях и военных переворотах и знал, что однажды развязанное насилие невозможно остановить. Накануне переворота он предчувствовал, что все находятся на пороховой бочке, готовой взорваться, о чём и предупредил президента лично после пресс-конференции. «Вы знаете что-то, чего я не знаю, товарищ Видаль, или это предчувствие?» — спросил его Альенде. «Я прощупал почву в стране, и я думаю, что военные поднимут мятеж», — ответил он ему без преамбулы. «В Чили давние демократические традиции, никто здесь не приходит к власти силой. Я знаю всю серьёзность этого кризиса, товарищ, но я доверяю командующему вооруженными силами и чести наших солдат, я знаю, что они выполнят свой долг», — сказал Альенде торжественным тоном, словно говоря для потомков. Президент имел в виду генерала Аугусто Пиночета, которого сам недавно назначил, человека из провинции, из семьи военных. Пиночета хорошо рекомендовал его предшественник генерал Пратс, свергнутый под политическим давлением. Видаль точно воспроизвёл этот разговор в своей газетной колонке. Девятью днями позже, в понедельник 11 сентября, он услышал по радио последние слова Альенде, прощавшегося с народом перед смертью, и грохот бомб, падающих на президентскую резиденцию, дворец Ла-Монеда. Тогда он приготовился к худшему. Видаль не верил в миф о цивилизованном поведении чилийских военных, потому что изучал историю и вдобавок имел слишком много доказательств обратного. У него было предчувствие, что репрессии будут ужасными.
Правительственная хунта объявила военное положение и в числе немедленных мер наложила строгую цензуру на средства массовой информации. Не было никаких новостей, только слухи, которые официальная пропаганда не пыталась подавить, потому что ей было выгодно сеять ужас. Ходили разговоры о концентрационных лагерях и центрах пыток, о тысячах и тысячах арестованных, высланных и убитых, о танках, сравнивающих с землёй рабочие кварталы, о солдатах, расстрелянных за отказ подчиняться, о выбрасываемых в море с вертолётов заключённых с привязанными кусками рельсов, чтобы они быстрее тонули. Фелипе Видаль обращал внимание и на солдат с боевым оружием, на танки, шум военных грузовиков, гудение вертолётов, на людей, подгоняемых ударами. Нидия сорвала со стен плакаты певцов протеста и собрала книги, даже безобидные романы, и пошла выбрасывать их на свалку, потому что не знала, как их сжечь, не привлекая внимания. Это была бесполезная предосторожность, поскольку существовали сотни статей, документальных фильмов и записей, компрометирующих журналистскую работу её мужа.