Идея об исчезновении Фелипе принадлежала Нидии; так им было бы спокойнее, и она предложила ему отправиться на юг к тёте. Донья Игнасия была довольно своеобразной восьмидесятилетней женщиной: на протяжении пятидесяти лет она принимала умирающих в своём доме. Три горничные, почти такие же старые, как и она, поддерживали её в благородной задаче давать приют неизлечимым больным с выдающимися фамилиями, о которых их собственные семьи не могли или не хотели заботиться. Никто не посещал эту мрачную резиденцию, кроме медсестры и священника, приходивших дважды в неделю раздать лекарства и совершить причастие, поскольку было известно, что мёртвые там страдают. Фелипе Видаль ни во что из этого не верил, но в письме он признался жене, что мебель перемещается сама по себе, а по ночам невозможно спать из-за необъяснимых хлопков и ударов по крыше. Столовая часто использовалась как погребальная часовня, и там был шкаф, полный зубных протезов, линз и пузырьков с лекарствами, которые оставляли гости, отправляясь на небеса. Донья Игнасия встретила Фелипе Видаля с распростёртыми объятиями. Тётушка не помнила, кто он такой, и считала Видаля ещё одним пациентом, посланным Богом; вот почему её удивил его настолько здоровый вид.
Дом представлял собой колониальную реликвию из глиняных кирпичей и плитки, квадратный, с внутренним двором в центре. Комнаты выходили в галерею, где чахли запылённые кусты герани и клевали зерно свободно разгуливающие курицы. Балки и колонны были изогнуты, стены покрыты трещинами, ставни расшатаны в процессе использования и из-за подземных толчков; потолок протекал в нескольких местах, а воздушные потоки и больные души, как правило, двигали здесь статуи святых, что украшали комнаты. Это было превосходное преддверие смерти: холодное, влажное и мрачное, как кладбище, но Фелипе Видалю оно показалось роскошным. Доставшаяся ему комната была размером с его квартиру в Сантьяго, с коллекцией тяжёлой мебели, решётчатыми окнами и потолком настолько высоким, что угнетающие картины библейских сцен висели наклонно, и так их можно было оценить снизу. Еда оказалась превосходной, поскольку тётя была сладкоежкой и не жалела ничего для своих умирающих, которые лежали почти неподвижно в своих кроватях, хрипло дышали и почти не пробовали блюда.
Из этого убежища в провинции Фелипе пытался задействовать все связи, чтобы прояснить свою ситуацию. Он был без работы, потому что телеканал был конфискован, его газета прекратила существование, а здание сожжено дотла. Манера письма Фелипе отождествлялась с левой прессой, он не мог и мечтать о том, чтобы получить работу по профессии, но у него ещё оставались некоторые сбережения, чтобы прожить несколько месяцев. Неотложной задачей было выяснить, находится ли он в чёрном списке, и если это так, сбежать из страны. Он отправлял зашифрованные сообщения и тайно наводил справки по телефону, но его друзья и знакомые отказывались отвечать или запутывали извинениями.
По прошествии трёх месяцев он выпивал полбутылки писко в день, подавленный и пристыженный тем, что пока другие сражались в подполье с военной диктатурой, он ел как принц за счёт сумасшедшей старухи, которая постоянно ставила ему градусник. Он умирал от скуки. Видаль отказывался смотреть телевизор, чтобы не слышать военных шествий и маршей, и не читал, потому что в доме были книги XIX века. Единственной его общественной деятельностью были вечерние молитвы в розарии, где тётушка и служанки молились за души умирающих, в чём ему приходилось участвовать, поскольку это было единственное условие, выдвинутое доньей Игнасией за проявленное гостеприимство. В тот период он написал несколько писем своей жене, рассказав ей подробности своего существования, два из которых я смогла прочитать в архиве Викариата. Понемногу он начал выходить — сначала до двери, затем в булочную на углу и в газетный киоск, а вскоре уже прогуливался по площади и в кино. Он обнаружил, что лето в самом разгаре и люди готовятся к отпускам как ни в чём не бывало, как будто военные патрули в касках и с автоматами были частью городского пейзажа. Он отметил Рождество и начал 1974 год отдельно от жены и сына, но в феврале, когда он уже пять месяцев прожил, как крыса, и тайная полиция не пыталась его искать, Фелипе посчитал, что настало время вернуться в столицу и склеить осколки своей жизни и семьи.