Принятые в Беркли Хай ученики развивались на глазах и по окончании поступали в самые престижные университеты, как и случилось с моим Попо, получавшим стипендию в Гарварде за свои хорошие отметки и личный рекорд в бейсболе. Середнячки держались в сторонке и учились посредственно, а ленивые сильно отставали либо пользовались специальными программами. Наиболее вздорных, наркоманов и состоящих в шайках либо не трогали, оставляя в одиночестве, либо выгоняли на улицу, исключая из заведения. Два первых года я была прилежной ученицей и спортсменкой, но потом, буквально за три месяца, скатилась в последнюю категорию: мои оценки стали ниже некуда, я дралась, воровала, курила марихуану и спала на уроках. Мистер Харпер, мой учитель истории, тревожась обо мне, поговорил с моим папой, который по данному вопросу, кроме прочтения назидательной проповеди, не мог ничего сделать. Хотя чуть позже семья отправила меня в медицинский центр, где после нескольких заданных вопросов пришли к выводу, что я не страдаю анорексией, равно как и не пытаюсь покончить с собой, и, естественно, оставили в покое.
Беркли Хай — открытая школа, втиснутая в самый центр города, где затеряться в толпе не составляет никакого труда. Я начала систематически пропускать занятия, выходила обедать и не возвращалась до вечера. На территории располагался кафетерий, который посещали только неженки, а находиться среди них было совсем не круто. Моя Нини, ярый враг всяких гамбургеров и пицц местных заведений квартала, настаивала, чтобы я ходила в кафетерий, где имелась экологически чистая еда, вкусная и недорогая, но я никогда не обращала на её слова никакого внимания.
Мы, учащиеся, собирались в Парке, на ближайшей площади, располагавшейся в пятидесяти метрах от начальства полиции, в которой царил закон джунглей. Родители были явно против наркотиков и определённого рода досуга на этой территории, пресса публиковала на эту тему различные статьи, полиция же вообще ни во что не вмешивалась, разгуливая скорее в стороне, а учителя умывали руки, поскольку вопрос находился вне их полномочий.
Тусуясь в Парке, мы разделялись на группы, сходясь между собой в зависимости от социального класса и цвета кожи. Кто покуривал марихуану и кто катался на коньках имели свою отдельную территорию, мы, белокожие, устраивались в другом конце, шайка латиноамериканцев держалась на периферии, защищая своё воображаемое пространство основанными на древних ритуалах угрозами, центр же занимали торговцы наркотиками. В дальнем углу сидели стипендиаты из Йемена, сами по себе являвшиеся новостью, поскольку подверглись нападению афроамериканских ребят, вооружённых бейсбольными битами и перочинными ножами. Другой угол, вечно в одиночестве, занимал Стюарт Пил, потому что как-то раз бросил вызов двенадцатилетней девочке бегом пересечь оживлённое шоссе, и ту, помнится, переехали две или три машины. Она осталась жива, правда, теперь инвалид и сильно обезображена, а автор шутки ловко отделался остракизмом: никто ему больше ни слова не говорил. Вперемешку с компанией учащихся, в Парке были и «панки канализационных труб», выделявшиеся зелёными волосами, пирсингом и татуировками, и нищие с заполненными повозками и тучными собаками, а также несколько алкоголиков, какая-то обездоленная сеньора, которая, как правило, выставляла напоказ свою задницу, и прочий встречающийся на площадях народ.