— Аневризма — то же, что и смертный приговор, она сделала его отстранённым, но всё же не безразличным ко всему. Мануэль как можно лучше пользуется оставшимся ему временем, американочка. Этот человек живёт настоящим, час за часом, это в значительной степени и примиряет его с мыслью о смерти, нежели, например, меня, у кого внутри тоже бомба замедленного действия. Иные вот годами медитируют где-нибудь в монастыре и не достигают подобного состояния мира и спокойствия, что есть у Мануэля.
— Я уж поняла, что и ты веришь в то, что он как Сиддхартха.
— Кто?
— Неважно.
Мне тут пришло в голову, что у Мануэля Ариаса никогда и не было великой любви, подобно той, что случилась у моих бабушки с дедушкой, — вот отчего этот мужчина смирился с жизнью одинокого волка. Имеющимся в мозгу пузырём воздуха он оправдывает избегание любви. «У него нет глаз, чтобы увидеть Бланку? Йесусе!» — как сказала бы Эдувигис, хотя, кажется, именно я пытаюсь свести его с Бланкой. Этот губительный романтизм — результат слащавых любовных романов, которые в последнее время я читаю запоем. Неизбежный вопрос в том, почему Мануэль всё же согласился приютить в своём доме такую персону, как я, незнакомку, кого-то из совершенно другого мира, с весьма подозрительными обычаями и вдобавок беглянку. И как получилось, что его дружба с моей бабушкой, которую он не видел несколько десятилетий, весит больше, чем незаменимое спокойствие.
— Мануэль волновался насчёт твоего приезда, — сказала Бланка, когда я спросила её об этом. — Он думал, ты испортишь ему жизнь, но не смог отказать в любезности твоей бабушки, поскольку, когда в 1975 году его выслали, кто-то всё же его приютил.
— Твой отец.
— Да. В то время было рискованным делом помогать преследуемым диктатурой, о чём предупредили и моего отца, который потерял своих друзей и знакомых, и по данному поводу сердились даже мои братья. Лионель Шнейк прячет у себя коммуниста! Хотя он сам говорил, мол, если в этой стране нельзя помочь ближнему, всё же будет лучше уехать далеко отсюда. Мой папа считает себя неуязвимым и говорит, что военные не осмелятся его задевать. Высокомерие, присущее классу, к которому принадлежал и он, именно в этой ситуации очень помогло.
— И теперь Мануэль платит дону Лионелю тем, что помогает мне. Чилотский закон взаимовыручки в двойном объёме.
— Конечно.
— Страхи Мануэля в отношении меня очень даже оправданы, тётя Бланка. Я же приехала, точно выпущенный на свободу бык, чтобы разбить его хрусталь…
— Да, это хорошо на него повлияло! — прервала меня она. — Я нашла его изменившимся, американочка, теперь он более раскован.
— Раскован? Да он крепче морского узла. Полагаю, у него депрессия.
— Таков характер этого человека, американочка. Клоуном он никогда не был.
Тон и отсутствовавший взгляд Бланки лишний раз подтвердили мне, насколько сильно она его любит. Она рассказала, что Мануэлю было тридцать девять лет, когда его выслали на Чилоэ, и тот жил в доме дона Лионеля Шнейка. Его сломило длившееся более года тюремное заключение, ссылка, потеря семьи, друзей, работы, впрочем, всего, а для неё это было великолепное время: Бланку выбрали королевой красоты, и она планировала свою свадьбу. Контраст между их жизненными ситуациями оказался очень жестоким для обоих. Бланка почти ничего не знала о госте своего отца, хотя её и привлекал трагичный, с налётом меланхолии, вид этого мужчины; по сравнению с ним, остальные — и даже её жених — казались ей какими-то несерьёзными. Вечером, накануне высылки Мануэля, именно в тот момент, когда семья Шнейк отмечала возвращение экспроприированного участка в Осорно, она прошла в комнату к Мануэлю, чтобы доставить ему удовольствие, дать что-то запоминающееся, что он смог бы увезти с собой в Австралию. До этого Бланка уже занималась любовью со своим молодым человеком, успешным инженером из богатой семьи, католиком и сторонником военного правительства, полной противоположностью Мануэля и весьма подходящей партией для такой девушки, как она, но то, что было пережито этой ночью с Мануэлем, очень и очень отличалось. На рассвете они всё ещё обнимались и грустили, точно двое сирот.
— Он сделал мне подарок. Мануэль изменил меня, дал совершенно иной взгляд на мир. Он не рассказывал мне о том, что произошло с ним в тюрьме, об этом Мануэль никогда не говорил, хотя все его страдания я прочувствовала на собственной коже. Чуть погодя я прекратила отношения со своим женихом и отправилась в путешествие, — сказала мне Бланка.