Брэндон Лиман счёл для себя опасным приближаться к Фредди, поскольку полиция положила глаз на него самого, но со мной шеф всё же пошёл в больницу навестить раненого. Мы поднялись на пятый этаж и спешно миновали коридоры, освещённые люминесцентным светом, в поисках нужной палаты, хотя нас там никто не заметил, мы были всего лишь парой имён в отчёте появления и ухода медицинского персонала, пациентов и их родственников. Лиман шёл исключительно вдоль стенки, часто оглядываясь по сторонам и держа руку в кармане, сжимая пистолет. Фредди лежал в четырёхместной палате, где все койки были заняты, обездвиженный ремнями и присоединённый к нескольким трубкам. Лицо мальчика опухло, рёбра были сломаны, а рука обезображена настолько, что пришлось ампутировать два пальца. Удары этих подонков разорвали ему почку, отчего моча в свисающем рядом мешке была ржавого цвета.
Шеф разрешил мне находиться при Фредди столько, сколько мне самой хотелось, при условии, что я по-прежнему буду справляться со своей работой по ночам. Вначале они давали больному морфий, а затем добавили ещё и метадон, поскольку в таком состоянии сам он никогда бы не справился с ломкой, но и метадона оказалось мало. Фредди полностью обезумел, как пойманное животное, вырывавшееся из привязывающих его к кровати ремней. Едва персонал отвернулся от нас, мне удалось ввести героин прямо в трубку капельницы, чему меня накануне учил Брэндон Лиман. «Если ты этого не сделаешь, он умрёт. Здесь дают то, что для Фредди просто вода», — сказал он мне.
В больнице я познакомилась с негритянкой-медсестрой приблизительно пятидесяти с лишним лет, в теле, говорящей гортанным голосом, совсем не соответствующим её кроткому характеру и великолепному имени — Олимпия Петтифорд. Именно на её смену пришёлся Фредди, когда его доставили в операционный зал на пятом этаже. «Мне так жаль видеть его столь худым и беспомощным, этот ребёнок мне во внуки годится», — сказала она мне. Я ни с кем не знакомилась с момента моего прибытия в Лас-Вегас, за исключением Фредди, который в данный момент находился на грани жизни и смерти, поэтому на этот раз я нарушила приказ Брэндона Лимана. Мне было нужно с кем-то поговорить, и я не смогла устоять перед этой женщиной. Олимпия спросила меня, кем я прихожусь пациенту, и, чтобы не усложнять, я ответила, что я его сестра, и медсестру вовсе не удивило, как белая девушка с платиновыми волосами и в дорогой одежде может быть родственницей тёмнокожему мальчику, наркоману и, возможно, малолетнему правонарушителю.
Медсестра, как только освобождалась от своих прямых обязанностей, садилась рядом с моим другом и молилась за него. «Фредди нужно принять Иисуса в своём сердце, Иисус его спасёт», — заверяла она меня. У Олимпии была своя собственная церковь, расположенная на западе города, куда она пригласила меня на ночную службу, однако я объяснила, что в это время я на работе и к тому же мой шеф крайне требователен и строг. «Тогда пошли в воскресенье, детка. По окончании службы во «Вдовах Иисуса» мы предлагаем лучший завтрак в Неваде». «Вдовы Иисуса» — довольно малочисленная группа, хотя очень активная, она является костяком церкви. Быть вдовой вовсе не обязательное условие, чтобы считаться её членом, достаточно иметь в своём прошлом несчастную любовь либо потерять таковую. «Я, например, сейчас замужем, однако ранее у меня были ещё двое мужчин, меня бросивших, а третий и вовсе умер, поэтому, по сути, вдова и я», — сказала мне Олимпия.
Социальный работник Службы по защите детей, приписанный к Фредди, оказался женщиной зрелого возраста, мало зарабатывающей, с кучей дел на письменном столе, гораздо большей, чем она могла реально решить. Ими служащая была сыта по горло и считала дни до своего выхода на пенсию. Дети проходили через учреждение, надолго там не задерживаясь, сотрудница Службы пристраивала их во временную семью, откуда несчастные крайне быстро возвращались назад, вновь побитыми либо изнасилованными. Сотрудница приходила навестить Фредди лишь два раза и задерживалась, чтобы поговорить с Олимпией — вот так я и узнала о прошлом своего друга.