Фредди было четырнадцать лет, а не двенадцать, как я думала поначалу, и даже не шестнадцать, как он сам говорил. Мальчик родился в Латинском квартале Нью-Йорка у матери-доминиканки от неизвестного отца. Мать привезла его в штат Невада на разваливающемся транспорте своего любовника, индейца-пайюта, такого же, как и она, алкоголика. Они жили в палатке то тут, то там, передвигаясь с места на место при наличии бензина, оставляя после себя кучу неоплаченных штрафов и долгов. Оба исчезли из Невады сравнительно быстро, однако кто-то нашёл Фредди, этого брошенного на бензоколонке ребёнка, явно недоедавшего и покрытого множеством синяков. Он рос по разным домам упомянутого штата, переходя из одних рук в другие, надолго не задерживаясь ни в одном доме из-за проблем как с поведением, так и с характером, но посещал школу, где считался хорошим учеником. В девять лет мальчика арестовали за участие в вооружённом ограблении, он провёл несколько месяцев в исправительном учреждении. А затем и вовсе исчез с радаров как Службы по защите детей, так и полиции.
Социальный работник должна была выяснить, как и где Фредди жил последние годы, но на момент её прихода мальчик либо засыпал, либо наотрез отказывался отвечать женщине. Он не на шутку боялся грозящей ему программы реабилитации. «Он бы не вынес ни одного дня, Лаура, ты себе не представляешь, что это такое. Это не реабилитация, а наказание». Брэндон Лиман согласился и решил это предотвратить.
Когда Фредди освободили от катетеров, и он смог есть твёрдую пищу и вставать, мы помогли ему одеться, отвели к лифту, скрываясь от собравшейся в часы посещения толпы на пятом этаже, а оттуда черепашьими шагами уже дошли до двери больницы, за которой нас ждал Джо Мартин с заведённым двигателем. Я бы могла поклясться, что Олимпия Петтифорд находилась в коридоре, но эта добрая женщина притворилась, что нас не видела.
Доктор, поставлявший Брэндону Лиману лекарственные препараты для последующей продажи их на чёрном рынке, зашёл в квартиру навестить Фредди и научил меня менять мальчику повязки на руке таким способом, чтобы не занести даже малейшей заразы. Я подумала было воспользоваться моментом, когда бедняга находился в моём распоряжении, чтобы дать наркотик, поскольку у меня не хватало сил наблюдать его ужасающие страдания. Фредди быстро шёл на поправку, надо сказать, к удивлению докторов, уже было приготовившихся видеть его слабым месяца два, а он вскоре уже танцевал не хуже Майкла Джексона, правда, всё ещё держа руку на перевязи и продолжая мочиться кровью.
Джо Мартин и Китаец сами организовали месть вражеской банде, потому как сочли, что не могут просто так оставить подобного оскорбления.
Побои, которые получил Фредди в квартале чёрных, оказали немалое влияние и на меня. В разобщённом мире Брэндона Лимана люди появлялись и исчезали, не оставляя о себе даже воспоминаний: одни уходили, других арестовывали либо они и вовсе умирали, но Фредди не был такой анонимной тенью, я считала мальчика своим другом. Когда я видела его в больнице, тяжело дышащим, крайне болезненным, а временами и в бессознательном состоянии, у меня наворачивались слёзы. Полагаю, тогда я плакала и от жалости к себе самой. Я ощущала себя в безвыходной ситуации, и уже не могла дальше обманываться насчёт зависимости, которая, безусловно, помогала провести день, правда, состоял тот из алкоголя, таблеток, марихуаны, кокаина и других наркотиков. Просыпаясь по утрам от жестокого похмелья предыдущей ночи, я ощущала твёрдое намерение очиститься от всего этого, но не проходило и получаса, как я поддавалась искушению чего-нибудь выпить. Головную боль мне снимало исключительно небольшое количество водки, — клялась я сама себе. Голова болела, как правило, долго, но бутылка всегда была под рукой.
Я не могла обманывать себя мыслью о том, что сейчас я на каникулах, что у меня ещё есть время до поступления в университет: я жила в окружении преступников. При малейшей неосторожности я могла и вовсе умереть или, как Фредди, оказаться в больнице, где ко мне подключили бы с полдюжины шлангов и трубок. Я была очень напугана, хотя и всячески отказывалась назвать своё состояние страхом, что принял облик представителя кошачьих, поселившегося где-то внутри меня. Настойчивый голос напоминал мне об опасности, поскольку лично я её не видела, потому что не ушла до самого вечера и не позвонила, как, впрочем, то и ожидалось, своей семье. Другой же озлобленный голос тут же вторил, что до моей судьбы никому нет дела; был бы жив мой Попо, он непременно перевернул бы небо и землю, чтобы найти меня, — мой же отец по этому поводу не особо переживал. «Ты мне не позвонила, поскольку до настоящего момента ещё достаточно не страдала, Майя», — сказала моя Нини, когда мы опять с ней увиделись.