Посмотрим, смогу ли я описать единственные дни любви в моей жизни. Мануэль Ариас сказал, что срочно уезжает в трёхдневную поездку в Сантьяго по поводу своей книги, но по словам Бланки, он отправился к доктору, чтобы проверить пузырёк в своём мозге. Я думаю, он уехал, предполагая оставить меня наедине с Даниэлем. Мы были совершенно одни, потому что Эдувигис больше не убиралась в доме после скандала с беременностью Асусены, по-прежнему находящейся в больнице Кастро, где восстанавливалась после инфекции, и Бланка запретила Хуанито Корралесу и Педро Пеланчугаю нас беспокоить. На календаре был конец мая, дни становились всё короче, а ночи длиннее и холоднее — идеальный климат для близких отношений.
Мануэль уехал в полдень и поручил нам задание приготовить варенье из томатов, пока они не сгнили. Томаты, томаты, снова томаты. Томаты осенью, где это видано. Их так много в саду Бланки, и она столько их нам подарила, что мы не знаем, куда деть это богатство: соус, паста, сушёные помидоры, они же консервированные. Варенье — необычное решение; не знаю, кому это может понравиться. Мы с Даниэлем очистили несколько килограммов, рассортировали их, удалили семечки, взвесили и поместили в горшки; на это у нас ушло более двух часов, которые, однако, не были потеряны, потому что за разделыванием томатов у нас развязывались языки, и мы рассказывали друг другу много вещей. Мы добавили килограмм сахара на каждый килограмм мякоти томата, немного сбрызнули всё это соком лимона, после поставили варить до тех пор, пока масса не загустеет, это плюс-минус двадцать минут, время от времени помешивая, а затем сразу же разложили по хорошо вымытым банкам. Мы кипятили уже полные банки в течение получаса, и, закатанные и герметичные, они были готовы к обмену на другие товары: желе из айвы Лилианы Тревиньо и шерсть доньи Лусинды. Когда мы закончили, на кухне было темно, а в доме стоял дивный запах сахара и хвороста.
Мы устроились перед окном, чтобы посмотреть на ночь, с подносом, на котором лежали хлеб, маслянистый сыр, колбаса, присланная доном Лионелем Шнейком и копчёная рыба Мануэля. Даниэль открыл бутылку красного вина, наполнил один бокал, а когда собрался было наполнить второй, я его остановила — пришло время сообщить, что я не употребляю алкоголь, и объяснить, что он может пить, совершенно обо мне не беспокоясь. Я рассказала ему о своих зависимостях в целом, всё ещё не углубляясь в свою дурную жизнь прошлого года, и объяснила ему, что не скучаю по выпивке, желая утопить в вине какое-то горе. Однако по праздникам, подобным этому, сидя перед окном, мы можем выпить вместе: он — своё вино, а я — яблочный сок.
Я полагаю, что мне придётся избегать алкоголя всю жизнь; ему сложнее сопротивляться, чем наркотикам, потому что выпивка легальна, доступна и предлагаема везде. Если я соглашусь хоть на один бокал, моя воля ослабнет, и уже будет трудно отказаться от второго. А отсюда до падения в пропасть всего несколько глотков. «Мне повезло, — сказала я Даниэлю, — ведь за шесть месяцев в Лас-Вегасе моей зависимости не удалось достаточно окрепнуть, и если сейчас возникает искушение, я вспоминаю слова Майка О`Келли, знающего многое об этом, потому что он — излечившийся алкоголик, и говорит, что зависимость похожа на беременность: она либо есть, либо нет, и ничего среднего».
Наконец, после долгих приготовлений, Даниэль поцеловал меня, вначале мягко, едва меня касаясь, а затем с большей уверенностью, его толстые губы прижались к моим, а язык проник мне в рот. Я почувствовала тонкий вкус вина, твёрдость его губ, сладкую близость вздохов, его запах томата и шерсти, шум его дыхания и горячую руку на моём затылке. Он отстранился и посмотрел на меня вопросительно, тогда я поняла, что застыла, с руками, приклеенными к бокам, с безумными глазами. «Прости», — сказал он, отстраняясь от меня. «Нет! Прости меня!» — воскликнула я достаточно выразительно, напугав его. Как объяснить ему, что на самом деле это был мой первый поцелуй, что всё, имевшее место ранее, было другим, очень отличающимся от любви, что я целую неделю представляла этот поцелуй и так долго его ждала, сейчас я просто волнуюсь, и от сильного страха, что этого никогда не случится, я вот-вот готова расплакаться. Я не знала, как сказать ему всё это, и самое быстрое было взять его голову обеими руками и поцеловать, как в одном трагическом прощании. И с этого момента нужно было выйти в море, и, расправив паруса, плыть по незнакомым водам, выкинув за борт превратности прошлого.