При этой единственной возможности побыть наедине с Даниэлем без какого-либо перерыва, оберегаемая им же, я предложила под его руководством изысканную задачу изучить многочисленные возможности чувств, удовольствие от ласк без цели и удовольствие от трения кожей об кожу. Человеческое тело дано, чтобы годами получать наслаждение, человек достигает пика, стимулируя чувствительные точки, однако некоторые зоны просят иного внимания, их не надо касаться, достаточно всего лишь подуть; у каждого позвонка есть история, один может потеряться в широком поле плеч, с его готовностью нести тяжесть и боль, а другой — в твёрдых мышцах рук, удерживающих мир. И под кожей прячутся никогда не сформулированные желания, скрытые переживания, невидимые под микроскопом отметины. По поцелуям должны существовать целые руководства: поцелуй дятла, поцелуй рыбы — бесконечное разнообразие поцелуев. Язык — смелая и безрассудная мыльная опера, и я не имею в виду то, что он говорит. Сердце и пенис — мои любимые: неукротимые, прозрачные в своих намерениях, искренние и уязвимые, ими нельзя злоупотреблять.
Наконец-то я смогла рассказать Даниэлю свои секреты. Я рассказала ему о Рое Феджевике и Брэндоне Лимане, и о людях, которые его убили, о распространении наркотиков и потере всего. Также упомянула и о нищете, о том, насколько опасен мир для женщин, как нам приходится пересекать пустынную улицу, если мужчина идёт с противоположного конца, и избегать их полностью, если они идут группой и смотрят нам в спину, смотреть по сторонам, становиться невидимыми. За последнее время, что я провела в Лас-Вегасе, когда я уже всё потеряла, я защищалась, притворяясь мальчиком; мне помогло то, что я высокая и тощая как доска, с мокрыми волосами и в мужской одежде из Армии Спасения. Полагаю, так я спасла себя не один раз. Улица жестока.
Я рассказала ему о насилии, свидетельницей которого была сама, и о том, что я рассказывала только Майку О’Келли, способному переварить всё. В первый раз отвратительный пьяница, мужик, казавшийся коренастым из-за покрывавших его слоёв лохмотьев, хотя, возможно, он был костлявым, застал девушку в тупике, полном отходов, среди бела дня. В этот переулок выходила кухня ресторана, и я была не единственной, кто собирался покопаться в мусорных баках в поисках остатков, чтобы поспорить за них с бездомными кошками. Там бегали и крысы, их можно было услышать, но я их никогда не видела. Девушка, молодая, голодная, грязная наркоманка, могла быть мной. Мужчина схватил её сзади, повалил лицом на тротуар, среди мусора и луж гниющей воды, и ножом разорвал ей сбоку брюки. Я находилась менее чем в трёх метрах, прячась среди мусорных баков, и только случайно закричала именно она, а не я. Девушка не защищалась. Через две или три минуты мужчина закончил, поправил тряпки и ушёл, кашляя. В эти минуты я могла бы оглушить его ударом по затылку одной из бутылок, брошенных в переулке, это было бы легко, и, надо сказать, такая идея пришла мне в голову, но я сразу же отказалась: случившееся было не моим грёбанным делом. А когда напавший ушёл, я также не приблизилась, чтобы помочь девушке, неподвижно лежащей на земле, а просто прошла рядом с ней и быстро удалилась, не глядя на жертву.
Во второй раз это были двое мужчин, возможно, торговцы людьми или бандиты, а жертвой была женщина, которую я раньше видела на улице, очень измученная и больная. Ей я также не стала помогать. Они затащили её под железнодорожный переезд, хихикая и насмехаясь, она же боролась с яростью, столь же сосредоточенной, сколь бесполезной. Внезапно она увидела меня. Наши взгляды встретились на бесконечное, незабываемое мгновение, после чего я развернулась и бросилась бежать.
За эти месяцы в Лас-Вегасе, когда денег было в избытке, я всё же не смогла накопить достаточную сумму на билет на самолёт до Калифорнии. Было уже поздно думать о том, чтобы позвонить моей Нини. Летнее приключение в итоге обернулось для меня чем-то жутким, и я не могла впутывать свою невинную бабушку в преступления Брэндона Лимана.
После сауны я, завернувшись в халат, отправилась в бассейн в тренажёрном зале, заказала лимонад, который разбавила, брызнув водки из бутылки, что всегда носила в рюкзаке, и выпила две таблетки успокоительного и ещё одну, неизвестную мне, таблетку. Тогда я употребляла слишком много препаратов разных цветов и форм, чтобы различать их. Я растянулась на стуле как можно дальше от группы умственно отсталых молодых людей, отмокавших в воде со своими воспитателями. В других условиях я бы немного поиграла с ними, я видела их не раз, и они были единственными персонами, с которыми я отваживалась общаться, потому что такие люди не представляли угрозы для безопасности Брэндона Лимана, но у меня болела голова, и мне нужно было побыть одной.