Действительно, в былые и быльем поросшие времена за «интеллигенцию» в России только и почитали что земского врача да фельдшерицу. Служилая и созидающая интеллигенция, ответственная и действенная, отрицалась нашей умственной чернью почти начисто. А ведь именно остатки служилой, военной и хозяйственной России в большинстве и добрались до Парижа, и до «церкви на рю Дарю», и до «кутюров близ Елисейских Полей». Здесь, в эмиграции, почти нет пресловутой «интеллигенции» в кавычках. Эта безответственная и бездельная умственная чернь осталась в Москве, «на постах», и, как у Достоевского семинарист Ракитин, она «ходит на посылках» у советчины. И вовсе не платила она за свои грехи кровью, «золотым рублем», как говорит Б. Зайцев, а за все грехи своего недоноска и выкидыша действительно расплачиваются золотой кровью подлинные носители российской просвещенности.
Попытаемся же определить, что такое подлинная интеллигенция, во избежание дальнейшей путаницы.
Я думаю, что интеллигенция — это духовная эманация народа, его интеллект, его воля, разум, действие и творчество, его гений. Интеллигенция — это нация, потому что нация — не племенное, не физиологическое состояние, а состояние духа, — над-племенное и над-народное психологическое и духовное бытие. Золотой век нашей культуры, — такими словами определяют его очень многие, — век Пушкина, и был веком российской нации. Только с шестидесятых годов, когда нация стала опрощаться до племени, до народа, когда «пошли в народ» и стали искажать Петрову Россию «под народ», в целях ли «православно-самодержавного оплота» или всеобщего разрушения, — только тогда на смену российской нации пришла «интеллигенция».
Умственная чернь — только один из типов «интеллигенции», и типов отвратительных, в котором нечего защищать, но и вся интеллигенция российская, по условиям, стоявшим вне ее, не могла развиться до новой нации и потому не могла, вероятно, что европейскую империю у нас стали подменять выдуманным с конца девятнадцатого века «царизмом», Петрову Россию — вымышленной «святой Русью», российскую нацию — одним великороссам племенем, а христианство и веру — «православной церковностью». Интеллигенция не развилась до новой нации, не отстояла себя, так и осталась рудиментом нации новой, еще не рожденной. И когда я думаю об интеллигенции, я думаю не о главном «оплоте веры», а о Петре. Я думаю, что у интеллигенции нет другой дороги, кроме дороги Петра, Ломоносова, Пушкина — петровской дороги преображения духа, в силе, а не в бессилии, — в деле, служении, долге и творчестве.
Скажу в заключение, что я мог ошибаться, конечно, в оценке типа «интеллигента» в кавычках, но не было у меня таких мыслей, какие мне приписывает Б. Зайцев, не было и «предустановленного желания», — «что вне дурного, того не надо видеть».
Г. В. Адамович БОРИС ЗАЙЦЕВ И ЛЕОНИД ЛЕОНОВ{191}
Редкие критические выступления Бориса Зайцева неизменно бывают интересны. Он говорит всегда свое, всегда по-своему и с большой остротой чувствует человека в писателе.
Но во всяком случае бывают исключения. Считается даже, что исключение подтверждает правило.
Отнесем же к исключениям то, что недавно написал Зайцев о самом даровитом из молодых русских романистов — Леонове. Эта статья должна была бы огорчить и тех, кому дорога литература, и тех, кто любит Зайцева. Говорю «была бы» в сослагательном наклонении, не будучи уверен, что это действительно случится. Не все Леонова знают, многие по эмигрантской привычке решат, что если почтенный здешний писатель «распекает» какого-то советского негодяя и озорника — да еще во имя Святой Руси! — то и поделом тому…
У меня нет возможности — за недостатком места — опровергнуть то, что Зайцев пишет. О вкусах не спорят, как известно. Но тут дело не только во вкусах, и поспорить следовало бы… Однако вместо спора я прошу тех, кому попадутся на глаза эти строки, прочесть внимательно леоновского «Вора» или даже «Соть» — роман, несомненно, более грубый, внутренне более «уступчивый», — и рассудить, насколько справедливы эпитеты: «идиотский», «гадостный», «бездарный» и проч., примененные Зайцевым к Леонову или его героям.
Зайцев признается, что не мог «Вора» дочесть до конца: «длинно, фальшиво, лубочно»… Очень жаль. Если бы потрудился, дочел, может быть, и статья его в «Возрождении» была бы другой.