В каждой компании она есть. Кто-то занимает роль солнца, а кто-то Плутона. Хотя… правильнее будет сравнить с ульем. Человеческий улей. Не более, но и не менее.
Кто-то на вершине, а кто-то в самом низу. Но ничто не вечно. Тот, кто сегодня окружен любовью и восхищением может оказаться… Ну, как тот старик.
Мой взгляд уперся в иссохшего мужчину, замотанного в лохмотья. Он был взлохмачен и очень грязен. Тощие руки взывали к недоступным небесам, а бешенный взгляд метался от одного человека к другому. Периодически он заходился лающим кашлем и дрожал всем телом, подтягивая к груди разбитые колени и обхватывая босые ноги, обмотанные окровавленными бинтами.
Он что-то лопотал и вроде пытался петь, но никто не обращал на него внимания. Каждый проходил мимо, словно его не существовало.
Они просто исключили его из своего общества, опустили до уровня мухи, которую вполне можно игнорировать, пока она не крутится совсем близко.
Но кто сказал, что он всегда был внизу?
Наши взгляды встретились, и меня прошиб пот. Это были не глаза безумца. О нет. Их я повидал достаточно, когда гостил у тети. Она работала в психушке. Следила за больными и показывала их мне, приговаривая, что я стану таким же, если не прекращу врать про чудовищ. Я смотрел на них и боялся больше, чем монстров под кроватью. Те были мне понятнее. Но эти глаза… они были иными. Нечеловеческими и очень умными.
Я почувствовал привкус крови на языке и сглотнул. Запахло сиренью и медом. Неправильно. До чего же все неправильно.
Здесь не должно этого быть.
Но почему?
Я неуверенно коснулся сухих обветренных губ, а старик усмехнулся и вдруг рассмеялся, резко и надрывно, срываясь на кашель. Он смеялся, превозмогая боль. Обхватывал себя за плечи и впивался гнилыми ногтями в хрупкую кожу, разрывая ее. Это было пугающе и в тоже время завораживало. Так смотришь на несущийся на тебя автомобиль. Понимаешь, что будет, боишься и все равно не двигаешься, а безвольно смотришь. И я не мог отвести взгляда от кровавых дорожек, впитывающихся в обноски, накинутые на измученное изуродованное тело, от выпирающих ключиц, от трескающихся от натяжения губ. Я стоял и смотрел.
А потом он оборвал себя так же резко, как и начал. Лишь широкая улыбка застыла на его лице, делая его черты еще более уродливыми и отталкивающими. Он улыбался, как восковая фигура, такая четкая и такая искусственная. Я видел все его морщинки, испещрившие лицо неровными бороздами, ссадины и кровоподтеки, но живыми были только глаза. Глаза расчетливого зверя.
Глаза, не подходящие остальному телу.
Я не мог понять их цвета – каждую секунду они менялись, но ощущение оставалось прежним. Он пришпилил меня своим взглядом, как коллекционер бабочку.
- Нашел, - радостно сказал он, но я не заметил, чтобы его губы пошевелились. Услышал. Только и всего. – Нашел!
Я неуверенно сделал шаг вперед. Затем еще один. Но расстояние между нами не уменьшилось. Старик был все так же далеко от меня.
Он улыбался, а я все шел.
Вы не готовы.
Не готовы.
В голове пульсировала тупая игла. Что-то было не правильно.
Перед глазами все время всплывало лицо деда.
К чему я не готов? Это же всего…
Я застыл. Что это? Чего я не могу уловить? Это слово так и вертится на языке, но я его не помню. Черт!
- Интересно, меня еще ждут? – услышал я еще один голос и обернулся. Толстоватый мужчина в простецкой одежде офисного планктона смотрел на зев туннеля, собирающегося выплюнуть поезд. На глазах его застыли слезы, но он не стремился их вытереть. Просто не обращал внимания.
Загулял, а теперь размышляет, пустят его или нет? Если боишься – не делай.
Я фыркнул и отвернулся, но старика уже и след простыл. Куда он? Не мог же он так просто исчезнуть! Или мог?
Как же все не вовремя!
- В мире каждый год умирает более пятидесяти тысяч человек, - продолжал толстяк. – Что жизнь одного? Пустяк. Стоит ли его ждать? Стоит ли ждать того, кто все никак не вернется?