- Если человек важен, то да – вздохнул я. – Если он необходим.
- Нет. Не стоит ждать. Когда прошло столько времени, не стоит…
Мужчина опустил голову и поплелся ближе к краю. Я же задумался, глядя ему в след.
Дед до сих пор ждал. И будет ждать всегда. Сколько бы лет не прошло. Всегда.
А я бы так смог? Любить настолько сильно, чтобы отрицать смерть?
Не думаю. Я эгоист. Скорее всего, я забуду о человеке уже спустя год. Максимум два. Нет никого, кого бы я ждал годы напролет. Я не дед. Я понимаю, что чудеса слишком редки. Лучше принять боль утраты, чем лелеять себя напрасными надеждами.
К тому же, даже если она жива. Она могла уйти самостоятельно. Бросить все, перестать пытаться склеить из нас семью и уйти, чтобы пожить для себя.
Вот только… Я помню, как они смотрели друг на друга. Их взгляды, полные всеобъемлющей любви, не могли лгать.
Поезд прибудет через двенадцать минут. Это не много. Можно и подождать.
Я опустился на скамейку рядом со смутно знакомой девушкой. Она о чем-то весело щебетала, но я не видел ее собеседника. Он сливался для меня в серую массу. Вроде есть, а вроде и нет.
Нахмурился. Было в ней что-то такое, что напрягало меня и заставляло вспоминать, вот только она никак не хотела поворачиваться ко мне лицом. Избегала взгляда и ускользала.
Где же я ее видел?
Светлые волосы, собранные в пучок, поддерживаемый шпильками и яркими заколками бабочками. Такими большими, бисерными. Они еще очень нравятся моим одноклассницам. Простое бежевое платьице, куча цветных браслетов и нелепые босоножки на платформе.
Кого она мне напоминает?
Кого-то, кого я вижу довольно часто, чтобы образ отпечатался в подсознании, но не настолько, чтобы я думал об этом человеке.
Раздался шум, словно некто царапал стены тоннеля. Причмокивание. Лязг зубов. Так и должно быть? Затем загорелся свет и к платформе приблизился поезд. Совершенно обычный, привычный и, кажется, мой.
Но я не поднялся.
Поезд остановился и распахнул двери.
В вагонах уже сидели люди. Смотрели перед собой, как куклы, расставленные малышом для очередной игры.
Кто-то молился. Громко и сбивчиво.
Я пробежался глазами по лицам, но никто не открывал рта. На каждом застыла маска безучастности.
Я слышал разные голоса, они сливались в сплошной гул, уходящий на второй план. Он мерк на фоне ударяющего страха, волнами расползающегося от дверей.
В вагоне были те, кто боялся до дрожи и потери рассудка. Боялся так сильно, что не мог встать и спасти себя. И этот некто наверняка отчаянно молил единственного, в кого верил – бога.
Странно, что в нем после эпохи атеизма осталась вера, ведь ее отсутствие было поводом для гордости. В прочем люди часто восхваляют то, что не является ни достижением, ни просто чем-то хорошим. И они совершенно не понимают, что модно лишь то, что кому-то выгодно.
Но почему он молил о спасении? От чего его нужно огородить?
- Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!».
От кого?
Черт…
- Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень...
Такая же фраза была и в некоторых дневниках деда. Не убоишься ужасов…
Но ведь смотрящий в бездну уже обречен!
Я обхватил голову руками и вздрогнул. Волосы. Они были длиннее, чем с утра. Я обычно стригусь очень коротко, а тут явно повышенная лохматость. И когда я успел себя запустить?
Пока я морщился и вспоминал, девушка прекратила болтать и легко, словно танцующе, поднялась. Встрепыхнулась пичужкой, поправила неловко задравшееся платье и направилась к одному из вагонов. Ее шаг срывался на озорные прыжки. Пожалуй, она бы уместнее смотрелась где-нибудь на детской площадке, играющей в классики, чем здесь.
Забавная девочка-подросток. Вот только фигура взрослая. Нет той угловатости, что свойственна начинающим оперяться деткам. Все линии плавные, округлые.