И я был не вправе говорить что-либо. Но как он мог погибнуть в 47, если под снимком стоял следующий год. Дед ошибся?
Я поднял взгляд.
- А после я встретил его год спустя, - тихо продолжил он.
- Но как?
- Как и ты. В теневом метро. Вот только он уже не был даже той остаточной сущностью, что ездит в поезде. Он стал контролером. Не знаю как, но в момент смерти его поглотила тьма. Она перекроила и его тело, и сознание, подчинив своей воле и жажде. Тогда он меня не убил – взыграли остатки памяти. Он старался быть живым, рассказал обо всем, но я так и не смог написать о нем. Не смог заставить себя назвать его чудовищем. Мой друг погиб и тогда я еще не смерился с утратой. Он чувствовал, как я хватался за соломинку, а потому под конец забрал ее. В следующий раз он пробьет мне билет.
- А что…? – я не нашел нужных слов.
- Вариация жнеца. Он собирает души. Жнецы вступают в симбиоз с монстром, позволяя ему рассасывать остаточное явление, забирая основную сущность и поглощая плоть забредших живых, что он назвал «пробиванием билетика». Так что, он все еще там. Будь осторожен. Обреченное бессмертие меняет людей слишком сильно.
Старик допил чай и поднялся. Кажется, я задел еще не зажившие раны. Его сознание все еще ворошило старые могилы.
Спросить о чем-то еще, я не успел. В дверь позвонили. Тоша или Мать?
Глава 5. Пепел из глаз
Я молча стоял и смотрел на смущенного друга, выглядывающего из-за спины нашей общей соседки. Впрочем, скрыть всю фигуру Антона ей не хватало роста – она была ему по грудь.
И что же они делают тут вместе? Он опять пытался спросить про Веру? Есть у него такая тяга – обращаться к ней по поводу ее племянницы, когда самого объекта расспросов нет рядом.
Не похоже. Нахмурился.
Тоша, несчастный и взлохмаченный, сразу попытался жестами объяснить, что ни в чем не виноват, а так, мимо проходил. Я его проигнорировал, но про себя рассмеялся. Он всегда такой – мягкий, добрый, виноватый. Берет на себя ответственность за любое происшествие, будь то случайность или вообще чужая ошибка. Ему порой стыдно смотреть фильмы, а потому он выходит из комнаты на особо напряженных или неловких моментах, будто проблемы не у героев, а у него самого. Но он искренний, и это располагает к себе.
И это же можно использовать против него.
Соседка же совсем другое дело. Она всегда все перекладывает на чужие плечи и прет напролом, если ей что-то нужно.
Вот и сейчас она громко фыркнула и по-хозяйски распахнула чуть приоткрытую дверь, стараясь оттеснить меня и проникнуть в квартиру. Стоит сказать, что у нее это вполне получалось – я явно проигрывал в стойкости, а так же, в отличие от нее, не хотел применять силу.
Да, она была мне довольно неприятна, если не противна, но это все равно не отменяло того, что я младше и явно сильнее. Все же соседка довольно хрупкая, пусть и полноватая, женщина средних лет. Чем-то она напоминала мне домоправительницу из Карлсона. Ту самую Фрекен Бок. Наверное, этим несуразным пучком, периодически сменяющимся на бигуди, и фиолетовым халатом с крупными цветами. А может этой периодически появляющейся суровостью и решительностью, что была свойственна той мультипликационной женщине. Или… Да, домомучительница, как говорил Малыш.
- Ох, Санечка, ты даже не представляешь, что случилось! – она по-детски всплеснула руками. Огляделась, будто хотела увидеть кого-то еще, и не найдя никого другого, все же подняла взгляд на меня. И зачем обращается ко мне, если ей это претит?
Я прищурился, посмотрев на ее округлое лицо с росчерками морщин, поселившихся на лбу, щеках и под глазами. Сами глаза у нее были шустрыми, мечущимися из стороны в сторону, как две мелкие тусклые рыбешки. Зрачки расширенные, будто от страха. Что же ее так напугало в подъезде? Могло бы постараться и получше… И этот хаотичный блеск с покрасневшими веками. Что-то явно было не так. Но что? И интересно ли оно лично мне?
Однако я думал не совсем об этом. Больше всего меня волновало ее обращение. Почему она назвала меня Санечкой? Взаимной любовью мы точно не страдали, симпатий ко мне она никаких не питала, да и до этого обращалась строго по полному имени, добавляя при возмущении отчество. Так, когда она хотела приписать мне пару смертных грехов, она именовала меня не иначе, как Александром Михайловичем. То есть никакого «Санечки» и в помине быть не могло.