Сейчас это просто человек, сошедший с ума. И если честно, то мне его жаль. Раньше у него была нормальная, может даже счастливая жизнь, но после того, как разум захватывает другая сущность, почти нереально остаться собой. Я бы даже сказал невозможно, если бы не видел обратного.
Правда, как прежде все равно не будет – продавец кошмаров любит веселиться, а чувство юмора у него крайне черное и кровавое. Оно воплощение греха, как и он сам.
Он видит только себя, хотя и не помнит своего настоящего лика – слишком часто меняет тела, точно маски. Он спокойно заходит в церкви и читает молитвы, ведь для него они ничего не значат. Он способен подавить волю любого, убедить в своей правоте и сделать своей игрушкой. Знает, за какие струны нужно тянуть, чтобы марионетка плясала так, как ему угодно.
Но он завидует смертным, потому что они умеют жить, а не имитировать и существовать. Он же только копирует их, примеряя чужую личность. Однако долго быть другим он не способен – сам он ничего не чувствует, кроме скуки.
Так я и понял, что продавец кошмаров даже к демонам не близок. Агриэль в отличие от него умел любить, хоть и всего лишь раз. Даже в его жажде чувств не было той пошлой жестокости, присущей продавцу. Мой милый демон ничего не делал без желания человека. Он почти не убивал, если кто-то этого не хотел. Единственное, чего жаждал он сам – вернуть ту, которую потерял. Но на это у него не было права – смерть избегает заключения сделок. Она не возвращает то, что получила. И дело не в том, что ей не знакомо сострадание, а как раз наоборот, ей до боли жаль тех, кого она забирает. Но дать им перейти реку вновь означает уничтожить их душу. Мало, кто способен провести мертвого через мост, соединяющий два мира, так, чтобы душа не распалась от боли.
К тому же время… Душе нужно куда-то вернуться, а если тело не пригодно, то она просто застрянет и извратится. Кто добровольно заставит страдать близкого человека? Кто захочет видеть, как он превращается в чудовище?
Только если продавец. Но смерть не является к нему на встречу, а потому он живет вечно. Он давно потерял человечность, если вообще имел. Он сам страх, рожденный в глубинах человеческого разума и само желание. Он поднимает со дна все то, что человек отрицает. Встреча с ним толкает в объятия бездны.
Продавец способен уничтожить и изуродовать все самое светлое. Все чувства в его исполнении пропитаны болью.
Любовь? Только на черных крыльях. Страдай по тому, с кем никогда не будешь, видь то, как тебе изменяют и лгут, расставайся с жизнью, захлебываясь от чувств. Люби! Люби до боли! Не отпускай от себя, не давай ничего взамен, а потом выпей все до дна. Убей. Неважно кого: себя или того, кого выбрал объектом своих чувств.
Любить нужно так, чтобы хотя бы разбивались сердца.
Забота? До удушья. Есть дети? Бойся за них и держи около себя. Пусть всегда будут рядом, пусть всегда будут с тобой, пусть чахнут, а потом удивляйся, почему у них сломаны жизни, ведь ты всегда их оберегал от всего. Решал за них, как им жить.
Благие намерения? Помнишь, куда они ведут?
Все эти хорошие слова и решения, принятые за другого… Они так красиво упакованы. Так ведь будет лучше, правда? Не согласен? Но со стороны видней! А потом… Бах!
Да здравствует тьма отчаяния! Празднуй!
Хотя у него самого не было ничего хорошего даже в мыслях. Он наслаждался страданиями и никак не мог ими напиться.
Его интересовала только обратная сторона человечества, самая грязная и неприятная. Все, что есть на грани.
Он любил пробуждать монстров и смотреть на чужие попытки спастись.
Как ты поступишь, если увидишь чужую смерть? Что ты сделаешь, если узнаешь о том, что все обвиняют невиновного? Попытаешься спасти или сбежишь?
К сожалению, люди редко его расстраивали. Им свойственно сомневаться и медлить. Думать о том, как правильно. Оглядываться на других. Все же лучше всего работает эффект толпы. Коллективный разум.
Если один встанет посреди улицы и начнет что-то высматривать, то рядом постепенно начнут собираться другие. Если несколько человек начнут чем-то восхищаться, то это тут же потребуется другим.
В этом нет ничего плохого. Просто мы слишком привыкли полагаться на других — перестали верить только себе.