Наступает тишина. Мы вскакиваем и мчимся прочь от этого места. Ребята не хотят верить, что мины не взорвались потому, что кто-то так их сделал. А я думаю о том, что мины делают рабочие руки, значит, среди немцев есть наши друзья. Я мысленно благодарю их, наших немецких друзей.
В лесу, в землянке минометчиков, играет гармошка. Приехали артисты дивизионного клуба.
Нам не до концерта. Капитан Грибанов приглашает нас всех к себе на КП батареи. В землянке сразу становится тесно, зато тепло и уютно. Я устраиваюсь на скамейке в самом дальнем углу и тут же, в обнимку с автоматом, засыпаю. Просыпаюсь от гомерического хохота. Анна меня тормошит, колотит: «Соня! Соня! Проснись!» Открываю глаза: все хохочут. Оказывается, я во сне разговаривала и выдала Анну и Иона. В абсолютной тишине я говорила: «Ребята, а вы знаете тайну нашей роты? У Анюты роман с Ионом!» Меня переспросили: «Что ты сказала?» И я вновь повторила: «У Анны роман с Ионом». Говорят, что я это произносила громко и четко.
12-е декабря.
Я совершенно забросила дневник. Дела в роте неважные. Не хочется и писать. Выходим на задание каждый день, но теперь изредка пользуемся гостеприимством минометчиков. Чаще возвращаемся на базу роты в Никулинский лес. Все неудачи. Операции плохо подготовлены, объекты до сих пор мало изучены. Вся наша тяжелая работа, изматывающая силы, идет впустую.
С уходом Докукина в роте как будто что-то надорвалось. Политработник в своем дневнике записал бы так: «Рота теряет боевые традиции, падает морально-политический дух бойцов». И это верно. Мне же кажется, что мы теряем нечто большее: ощущение счастья, вдохновение, романтику боя. Бойцы чувствуют усталость, становятся вялыми, брюзгливыми. Даже лучшие разведчики неузнаваемы. Но ведь я-то хорошо знаю наших ребят — орлы! Дай только им настоящее дело, пусть опасное, рискованное. Но это бесконечное выжидание, бесцельное ползанье по лесу размагничивает. Что мы можем сделать, мы — рядовые бойцы! Мы не имеем права совать нос в дела командирские. По правде сказать, мы с Валентиной на правах женщин и пытались это делать, да получали щелчок.
Вот одно из наших возвращений с очередного задания. Все хмурые. В землянку с руганью входят мрачнейшие Володя Чистяков и Иван Журавлев. Ставят автоматы и сразу — хлоп на нары. Мокрые, грязные. «Ребята, снимите с себя хоть маскхалаты и обувь!» — прошу я. В ответ слышу: «Отстань!» — «Володя, Ваня, ведь вечером опять выходим. Как же вы пойдете в мокрой одежде!» — «Отстань, говорю!» — ворчит Чистяков. Володька грязный, засаленный, мятый. Ужас! Куда девалось его молодцеватое щегольство. «Не трогай его, Софья, — говорят ребята, выстраивая возле печки баррикаду из валенок. — Видишь, человек доходит».
На столе, как всегда треугольники и ромбы писем. Скоро Новый год, а у нас в роте грустновато. Боевая удача необходима, как воздух. Ребята по очереди пишут письма. Встает и Чистяков. Пишет письмо матери. А что если пугнуть Владимира, написать письмо его матери Анне Федоровне Чистяковой! Я ползу к столу, пишу письмо. «Благодарим за воспитание хорошего, смелого бойца. В бою он бесстрашен, но вот дома, в землянке, он ругается последними словами, опустился. Что с ним делать, не знаем!» Кладу письмо рядом с Чистяковым. «Софья, что это ты надумала матери моей писать такое. Мать расстроится, а там еще сестренка. У нас в доме никто не ругается. Ну даю слово!»
Под честное слово я разрываю письмо.
22-е декабря.
Валя, Анютка и я живем отдельно от ребят. Вернулись с задания. В землянке чистенько. В печурке весело потрескивают дрова, а на моем топчане лежит незнакомая женщина в белоснежной мужской рубашке. Знакомимся. Корреспондент армейской газеты Наталья Мончадская. Много у нас в роте перебывало корреспондентов, но женщина, да еще такая очаровательная, впервые.
Она приехала к нам в роту днем, когда мы с Анной были на задании. Ей сказали, что дома одна Валентина Лаврова. Подошла Мончадская к нашей землянке и видит: огромный боец с удалью колет дрова. «Ии-ах» — раздается в морозном воздухе. Она спрашивает, где найти Валентину Лаврову. Боец улыбается, расправляет плечи, сдвигает шапку на затылок: «Я — Валентина Лаврова».
Не успели мы отогреться, прийти в себя, как уже говорим, говорим без конца, и вскоре между нами устанавливаются отношения многолетнего знакомства. Как ни странно, но мы говорим не о войне, а о жизни, давно забытой.
Всю ночь не смыкаем глаз. Пьем чай, подкладываем в печурку аккуратно напиленные Валентиной чурки. А утром Наталья Мончадская уже не просто корреспондент, а наш фронтовой друг. Худенькая, в белом полушубке, в шапке, туго затянутая широким ремнем, с маленьким пистолетом на боку, машет она нам на прощанье рукой и скрывается за высокими соснами.