— А что такое шестиствольный? Это «скрипуха» или «андрюха?»
— Так «андрюха» — это ж наше орудие, — говорит Михаил Плошкин. — Эх ты, Андрюха!
Солдаты любят давать имена пушкам и минометам, хотя они им несут смерть. Есть у нас пушка «ванюха», а царица артиллерии получила имя катюша. На нашем участке фронта катюша дает немцам «прикурить».
Двадцать контратак предпринял немец за сутки. Полк героически выдержал этот натиск. Немцы не продвинулись ни на шаг. На следующий день противник продолжал бить с утра до вечера, потом неожиданно, сразу, наступила тишина. Командир полка Мошкин приказал нашему командиру выдвинуться с ротой вперед, чтобы вести непрерывное наблюдение за противником.
Полковник Мошкин — опытный офицер, прошедший трудную жизнь солдата нескольких войн. Он не поверил этой подозрительной тишине. И был прав. Едва мы успели окопаться, фашисты начали новый артиллерийский налет, обрушив на наши позиции всю мощь своей огневой системы. До этого наша молодежь держалась, а тут дрогнула. Ваня Каюков и Федя Гладких упали на дно окопа, прижались друг к другу, лежат не двигаясь. Конечно, в таком аду трудно выстоять и бывалым солдатам, тем более ночью. Ночью всегда тяжелее. Немец бил в течение нескольких часов. Когда кончился этот артиллерийский смерч, мы поначалу оглохли, не слышали друг друга. К нам подошел командир роты. Вытирая платком грязь с лица, он говорит: «Айда, парторг, проверять моральное состояние роты!»
Автоматчики, отряхиваясь от грязи, выбрасывают из траншей глыбы земли, камни, пытаются шутить:
— Ну и ну, вот это дает проклятый фриц!
— Душу вывернул наизнанку…
— Что это они, взбесились!..
— Доглядайтэ получше! — говорит Питайло. — Немец сейчас знову пойдет в контратаку.
Слева, со стороны деревни Новоселки, в районе обороны 1340 полка послышался лязг гусениц, рев моторов, затем пьяные выкрики немцев. Мы слышим перестрелку, но наладить связь не можем.
Появились раненые. Они отходили в тыл и нередко попадали к нам. Бой продолжался весь день, а с наступлением темноты снова поток раненых. По приказу полковника Мошкина поползли к ним на помощь.
Утром нас отыскал повар Никифоров. Разливая черпаком из термосов водку и горячий суп, он рассказывал:
— От деревни Жеребичи ничего не осталось. Немцы снесли церковь и школу. Раненые, кого не успели эвакуировать из церкви, погибли. В школьный подвал прямое попадание через окно. Погибли артиллеристы-разведчики и мамаша с детьми…
Все подавлены, все молчат. Я гляжу на мои шерстяные варежки и слышу голос:
— Возьми, пожалуйста, это мама мне их прислала!..
28-е января.
Битва за Белоруссию продолжается. Наше подразделение сосредоточилось на исходном. Мы в траншеях капитана Данилова. В небе самолеты. Они прорвались через плотное огневое кольцо зениток противника и бомбят железнодорожную станцию. Через наши головы пролетают снаряды, шуршат эрэсы.
— Катюша! Милая! Давай, давай, катюша!..
— Вот катюша!
— Вот «андрюша!»
— А вот и наш «иван»!
Полк рванулся в атаку. Смяли первую, вторую линии обороны, ворвались в глубину. Гитлеровцы пытаются ходами сообщения прорваться в первую линию траншей, чтобы замкнуть кольцом нашу пехоту. Но с флангов ринулись наши подвижные группы автоматчиков. Дружным и точным огнем мы настигаем гитлеровцев.
— У-ра-ра! У-р-р-а! Товарищи! Бей фашистов!
Большевики — впереди, а рядом с нами крепко держат в руках автоматы молодые наши бойцы. Они с честью выдержали боевое испытание.
Высота за нами!
29-е января.
По открытому полю пробираемся на правый фланг, в соседнее подразделение. Нам приказано соединиться с ним. То впереди, то сбоку, то позади падают мины и поднимаются столбы из огня и земли. Ползком и перебежками добираемся до глубоких траншей. В темноте я открываю дверь землянки и в изумлении опускаюсь на порог. Около рации освещенные тусклым светом гасика бойцы и командиры слушают музыку из Москвы. Новое неизведанное чувство наполнило мою душу. Звучит знакомая мелодия. Чайковский!
В этой музыке не смерть, а жизнь ради счастья человеческого.
30-е января.
Настроение чудесное. На моих глазах рождается долгожданная победа, выстраданная ценою огромных жертв нашего народа. Пробил час возмездия. Идет большое, настоящее наступление.
Сейчас нет ни времени, ни возможности вести дневник. Надолго прощаюсь с тобой, мой милый спутник, которому поверяла свои горести и радости, свои мечты и надежды. Впрочем, радостей было не так уж много. Как видно, мы охотней делимся нашими бедами и горестями, чем радостями. Наше наступление — это радость всего советского народа и вместе с тем — моя личная радость.