Он еще раз возвратился, и я простилась с ним.
– Нет, нет, не прощайте.
– Да, да, да. Прощайте. Я любила вас до этого разговора. [Вставка 1881 года: Я никогда не любила его; все это было только действие романтически настроенного воображения, ищущего романа]. Да, тем хуже, я сказала, я любила вас; я ошибалась, я знаю это.
– Но… – начал он.
– Прощайте.
– Так вы больше не поедете верхом в Тиволи завтра?
– Нет.
– И вы отказываетесь не из-за усталости?
– Нет! Усталость только предлог, я больше не хочу вас видеть.
– Но нет! Это невозможно, – говорил А., держа мои руки.
– До свиданья!
– Вы сказали мне, чтобы я переговорил с отцом и приехал в Ниццу? – Говорил А. на лестнице перед уходом.
– Да.
– Я это сделаю, и я приеду во что бы то ни стало, клянусь вам.
И он ушел.
Три дня тому назад у меня явилась новая идея – что я скоро умру: я кашляю… Третьего дня я сидела в зале, было уже два часа утра; тетя торопила меня идти спать, а я не двигалась, говоря, что это доказательство тому, что я скоро умру.
– Что ж, – говорит тетя, – при таких условиях – я не сомневаюсь, что ты умрешь.
– И тем лучше для вас, будет меньше расходов, не надо будет столько платить Лаферрьер?
И в сильном припадке кашля я откинулась на диван, к великому испугу тети, которая выбежала из комнаты, делая вид, что сердится.
19 мая
Тетя пошла в Ватикан, а я, не имея возможности быть с Пьетро, предпочитаю побыть одна. Он придет к пяти часам; я бы так хотела, чтобы тетя к тому времени еще не возвратилась. Я хотела бы остаться с ним наедине, но так, чтобы это казалось невольным, потому что я не могу больше показывать ему, что ищу встречи с ним.
Я только что пела и чувствую боль в груди. И вот вы уже видите, что я позирую как бы в роли мученицы! Как это глупо!
Я причесана, как Венера Капитолийская, одета в белое, как Беатриче, с четками и перламутровым крестом на шее.
Что ни говори, а есть в человеке известная потребность в идолопоклонстве, в материальных ощущениях. Бога в простоте Его величия недостаточно.
Вчера вечером я сосчитала буски своих четок; их шестьдесят, и я шестьдесят раз положила земной поклон, каждый раз прикасаясь лбом к самому полу. У меня наконец захватило дыхание от этого, и мне казалось, что этот поступок приятен Богу. Это, конечно, вздор, и однако в это вложено искреннее желание угодить Ему.
Придаст ли Бог цену этому желанию?
Ах, да, у меня есть Новый Завет, прочтем… Не находя святой книги, я читаю Дюма. Это далеко не одно и то же!
Тетя возвратилась в четыре часа, а через двадцать пять минут я очень ловко возбудила в ней желание посмотреть церковь Santa Maria Maggiore. Теперь уже половина пятого. Я глупо сделала: нужно было услать ее в пять часов; а то боюсь, как бы она все-таки не пришла слишком рано.
Когда доложили о приходе графа А., я была еще одна, потому что тете пришла мысль осмотреть Пантеон, кроме Santa Maria Maggiore. Сердце мое стучало так сильно, что я боялась, как бы этого не было слышно, как говорят в романах.
Он сел подле меня и хотел взять мою руку, которую я тотчас же высвободила.
Тогда он сказал мне, что любит меня. Я отвечала вежливой улыбкой.
– Тетя сейчас возвратится, – сказала я, – будьте терпеливы.
– Мне столько надо вам сказать!
– Правда?
– Но ваша тетя сейчас возвратится!
– Ну, так поторопитесь.
– Это серьезные вещи.
– Посмотрим.
– Во-первых, вы дурно сделали, что писали обо мне все эти вещи.
– Нечего говорить об этом. Я вас предупреждаю, я очень нервна, так что вы лучше сделаете, если будете говорить попроще или уж лучше совсем не говорите.
– Послушайте, я говорил с матерью, а мать сказала отцу.
– Ну, и что же?
– Я хорошо сделал, не правда ли?
– Это меня не касается; то, что вы сделали, вы это сделали для себя.
– Вы меня не любите?
– Нет.
– А я люблю вас, как безумный.
– Тем хуже для вас, – говорю я, улыбаясь и оставляя в его руках свои руки.
– Нет, послушайте, будем говорить серьезно; вы никогда не хотите быть серьезной… Я вас люблю! Я говорил с матерью. Будьте моей женой, – говорил он.
«Наконец-то!» – воскликнула я внутренне, но я ничего не ответила ему.
– Ну, что же? – спросил он.
– Хорошо, – ответила я, улыбаясь.
– Знаете, – сказал он, ободрившись, – надо будет кого-нибудь посвятить во все это.
– Как?
– Да, я сам не могу устроить все это, нужно, чтобы кто-нибудь взял это на себя, какой-нибудь человек – почтенный, серьезный, который поговорил бы об этом с отцом, словом устроил бы все это. Кто бы например?