Димка уже поднялся, ждал на площадке. Дед открыл дверь, и рыжие лапы - на Катиной груди, рыжая пушистая морда - у лица. Филька! Прыгает и лижет прямо в губы. Повизгивает. Филечка...
Все-таки она разревелась. Села прямо в передней на корточки и уткнулась в Филькину голову, пряча лицо. Кто-то, стоящий рядом, гладил ее по волосам. Она знала - кто.
- Я пойду, Катюша? У нас ведь выборы, в редакции - черт-те что.
- Угу, - Катя не оторвала лица от Филиной головы, а тот сидел рядом, не шевелясь, точно боялся - она отпустит его и снова исчезнет. Димка пусть идет. У него свои дела, свой дом. Своя жизнь. У Кати - своя.
Похоронными делами занимались Катя с дедом: оформляли документы, ездили в крематорий передать вещи, покупали цветы. Димка, разругавшийся с начальством и взявший в редакции три дня отпуска, возил их. Однажды грустно спросил у Кати, не будет ли она против, если он придет на кремацию с женой:
- Она считает, мы родня, ты сама ей так сказала.
- Она же не знала Вовку... Хотя, как хочет, конечно. Только разве это... полезно? Я имею в виду - беременным?
- Она хочет, - Димка вздохнул: - Понимаешь, там еще проблемы с моей матерью, она ведь Юльку на дух не терпит, а с вашей семьей - как с близкими родственниками. Особенно с тобой. Вот Юлька и... Вообще все не просто. Не просто.
Они стояли рядом с машиной у крематория. Дед ушел в контору.
- Димка, ты... помнишь? - спросила Катя, зная, что спрашивать не надо.
Он не ответил.
Через два дня в крематории он стоял, держа под руку жену. Та была в широком темном пальто, живота не видно, но на верхней губе уже пятна и лицо заострившееся. Смешные рыжие кудряшки приглажены, завязаны хвостиком. Действительно, что-то есть от кота. С Катей они расцеловались, знакомясь.
А потом было не до Юльки. Мама еле стояла на ногах. Ее усадили на стул, Катя встала сзади, держала за плечи. Ася вдруг закричала:
- Вовочка! Прости меня!
Дед вытянулся, стоял по стойке "смирно". Рядом с ним незнакомый человек с палочкой, моложе деда, а волосы седые. Катя догадалась: Орехов.
Она смотрела на брата. Думала: "Вот уходит еще один человек, который всегда меня любил, может, больше всех на свете. Любил. Заботился. Как бы я без него - тогда? И ведь это он решил найти отца... Они вдвоем меня спасали Вовка и Димка". Катя подняла глаза и встретила Димкин взгляд. Все время чувствовала - он смотрит только на нее, стоя рядом с женой.
Поминки устроили у Аси. Лидия Александровна предлагала - на Московском, но Ася твердо сказала - надо, чтобы в Володином доме. Да и места больше, три комнаты. На Московском остались только Славик с тетей Зиной. Остальные после поминок тоже приехали туда. Слава был веселый, тетя Катя привезла из Америки большую красную машину "форд". Тетя Катя приехала, а папа - уехал. По делам.
Димка был один. Все понятно: тетя Зина и... Короче, все понятно.
* * *
"Брата больше нет. Совсем. До меня это дошло почему-то только сегодня. А то казалось - пройдут эти похороны, и все будет, как раньше. И Вовка, и Димка... И всеобщая ко мне любовь.
Да, пруд мой мелеет и мелеет, скоро превратится в болото. И буду я себя чувствовать, как рыба в болоте... Но есть, конечно, где-то большое теплое и чистое озеро...
Сегодня я ночевала у Аси. Они со Славой впервые после похорон вечером вернулись к себе, и мне не хотелось оставлять Аську на эту ночь одну. Вчера, сидя у нас, она предложила жить всем вместе. Но мама сказала: нет, Ася молодая, у нее может еще кто-то появиться, да и Катерина выйдет замуж, и получится у вас коммуналка. Я промолчала. Аська, конечно, на такое разрыдалась, стала говорить, что у нее-то никогда никого не будет, ей, кроме Вовы, никто не был и не будет нужен. Мама гладила ее по голове, а я смотрела на них - как они обе изменились. Ася еще, даст Бог, придет в себя, а вот мама - все. Старушка. Худенькая, слабая, больная. Дед еще на похоронах отвел меня в сторону, сказал, чтобы берегла мать, - я у нее одна, а она - в бабушку, и болезни те же, гипертония со стенокардией, а бабушка рано умерла. Сильное потрясение - и конец.
Что я могла ему ответить?
До двух часов ночи мы с Асей проговорили, она рассказывала про Володину болезнь, как он мучился - сорвется, накричит на нее, бывало, даже ударит. А потом кается, просит прощенья, послушно пьет лекарства. Она только обрадуется - ему лучше, а болезнь, как бандит из-за угла, в самый неожиданный момент р-р-раз! - и опять сначала. Даже еще хуже. А все началось на работе. Первым ударом была гибель Стаса, друга, Вовка винил себя, что тот куда-то поехал вместо него и попал под пулю. Потом ему мотали нервы на следствии, пытались доказать, что замешан. А после болезни, только успокоился, пришел в банк, там его опять стали обвинять - мол, Бусыгин погиб из-за него. И не кто попало, а новый председатель правления Фитюков, которого Володя и без того ненавидел и считал заказчиком убийства. Вовка ему и выдал: назвал вором, кричал, что жизнь положит, а гниду разоблачит. Потом Фитюков заявил, будто Володя его ударил. Да если б ударил, от него бы и лужи не осталось! Ну, ворюга тут же вызвал охрану, они там все новые, с Володей не работали, прибежали и - четверо на одного, скрутили ему руки и выбросили на улицу. Избили. Это Ася не от Вовы узнала, дома он не говорил, ей Женя уже сейчас все рассказал.
После этого и началось, брат начал пить... в общем, это уже был финиш.
А нашел его дед. Почему-то сразу догадался, поехал на дачу, увидел следы земля была мокрая. Следы вели в дом, из дома - к сараю. А обратно следов не было. Вовка был там. Повесился.
Мы с Аськой поревели вместе, потом она достала из холодильника бутылку водки и мы помянули брата. После этого легли. Ася в комнате Славика, а я в их с Вовой спальне. Часа два ворочалась, поняла, что не засну, встала, и вот пишу. Хорошо, захватила из дома тетрадку. Это последняя тетрадь дневника и последняя запись. Хватит.
Свои записки, все, с первой страницы, я перечитала еще вчера. И пришла к выводу, что, если бы какому-нибудь психу их захотелось издать, они назывались бы "Исповедь эгоистки", потому что людей там нет, только я, обожаемая страдалица, мужественная героиня. А еще - роковая женщина. И - жертва. А если с литературной точки зрения, так вообще непонятно, что это за жанр. Если мемуары, то там все должно быть точно, почти как в документе. А как может быть точно? Я ведь не могу дословно привести разговоры, которые вела с Вовкой, мамой, да хоть с тем же дядей Гришей пять лет назад. Выходит, прямой речи не должно быть вообще? А тогда неинтересно.
Вот то-то. Значит, я все же рассчитывала создать художественное произведение, а поэтому позволяла себе добавлять к тому, что было, выдуманные эпизоды... Некоторые я уничтожила, кое-что оставила. Сперва - на случай, если вдруг умру. Потом - просто жалела выдрать.
А теперь противно и стыдно читать некоторые "особо исповедальные" страницы! Я имею в виду сцену, где дядя Гриша (я его ненавижу, есть за что), так вот - сцену, где он меня якобы насилует. Я это написала, а потом сама много лет почти верила, что все так и было. Того, что я пережила на самом деле, мне казалось мало. Недостаточно, что я калека, я, видите ли, еще жертва преступления. Это была моя тайна, дававшая мне право не просто ненавидеть дядю Гришу, но и мечтать о его смерти. Я сочинила все это незадолго до операции. Не без расчета, что, если умру, за меня отомстят. Дура! Когда я сейчас думаю - вот, я умерла, в семье огромное горе (теперь-то я знаю, что это такое), Вова читает мой дневник... И что он чувствует?! Страшно себе представить! Слава Богу, никто ничего не прочел. Когда брат вернул мне дневник сразу после операции, я очень внимательно смотрела, как он себя со мной ведет, разговаривает. Ничего. Полное спокойствие. А Вовка притворяться не умел. Начисто.
Нет, конечно, Гришка все равно виноват в том, что я столько лет пробыла инвалидом. На самом деле все тоже было достаточно страшно. Это правда.
Я возненавидела его в ту ночь, когда поняла, что у них с мамой за отношения. Ненавидела не меньше, чем брат. Но я человек сдержанный. В отличие от Вовы. И своих чувств особенно не показывала, если Гришка сам не вынуждал. Ведь он действительно подлизывался, говорил глупости, сюсюкал, точно мне три года. У меня это вызывало омерзение, как если бы по мне пробежала крыса. Он, кстати, тоже их боялся - здоровенный мужик, а трясся от вида маленькой мышки, которые водились у нас в кухне. Как-то мы с Ленкой Шевелевой сшили из кусочка серого меха хорошенькую такую крыску, приделали ей хвост из шнурка, и я подложила ее дяде Грише в постель. Ночью, когда он был у мамы, а меня колотило от злобы. Под утро мы были разбужены визгом, он вопил бабьим голосом, стоя в кухне на табуретке. В кальсонах! Пока мама заполошно добивалась от него, в чем дело, я потихоньку взяла "крысу" и спрятала в своей комнате, а через неделю подложила опять, и эффект был ожидаемым.