Я объясняю, куда именно положила сумку, и Оливер поднимается на борт, чтобы предупредить капитана и поднять тревогу в аэропорту. Бомба на борту самолета – это наивысшая степень угрозы. Красный код. Потом Оливер звонит в полицию, а они связываются с армейскими частями. Я стою молча и тупо удивляюсь: откуда у него все эти нужные телефоны? Откуда он знает, что нужно делать? К этому времени уже развернуты аварийные надувные трапы, своим ярко-желтым цветом так похожие на детские горки. Люди торопятся покинуть самолет, один за другим прыгают на трапы и скользят вниз, иной раз сталкиваясь друг с другом. Потом на поле появляются две пожарные машины, ревущие сиренами. А я стою как пригвожденная к асфальту, и в голове моей бьется мысль, что Эдель и Бен, наверное, уже мертвы.
Оливер опять возникает рядом со мной и ласково, но твердо говорит:
– Энни, тебе надо в больницу. У тебя шок.
– У меня в квартире убийца, – говорю я, глядя на него в отчаянии. – Он собирается застрелить Бена.
– Он захватил Бена?
– Моего племянника, сына моей сестры. Она умерла, и он все, что у меня осталось от нее. – И слезы катятся по лицу, а я не могу даже рукой шевельнуть, чтобы вытереть их.
Дальше все происходит очень быстро, и мое спутанное сознание выхватывает только обрывки. Вот мы с Оливером на огромной скорости покидаем аэропорт в машине полиции. Нас сопровождают два полицейских на мотоциклах, и транспорт расступается, освобождая для нас дорогу. Теперь я не могу остановить слезы. Они льются и льются из глаз, и ничего с этим не поделать.
Даже если Эдель и Бен выживут, я никогда не смогу избавиться от чувства вины. Я подвергла их жизни риску. И еще я совершила самую страшную ошибку. Всех стюардесс и остальных членов экипажа учат не делать этого. Нельзя говорить пассажирам, что на борту самолета находится бомба. Это неизбежно вызывает панику, и людей в таком состоянии невозможно контролировать. Мы должны оставаться спокойными, что бы ни случилось. Я должна была доложить обо всем капитану, и людей бы эвакуировали без всякого шума. Я все сделала неправильно, нарушила все мыслимые и немыслимые запреты. Теперь меня не просто уволят, а с позором. А потом банк заберет мою квартиру, потому что мне нечем будет выплачивать кредит.
На этом месте меня посещает мысль о самоубийстве, и если бы у меня оставались хоть какие-нибудь силы, я бы выбросилась из машины, чтобы попасть под колеса и уж разом покончить со всеми проблемами.
Мы в считанные минуты домчались до Гардинер-стрит, которая, оказывается, заблокирована полицейскими машинами. Это создало дикие пробки и неразбериху на прилегающих улицах. Я вижу, что перед нашим домом толпятся зеваки, полицейские с рациями, фотографы и журналисты. Здесь же у тротуара припаркованы пожарная машина и «скорая помощь». При виде ее сердце у меня сжимается.
– Для кого это? – кричу я. – Кто-то ранен?
– Успокойся. – Оливер обнимает меня за плечи. – Это для тебя, потому что у тебя шок и тебе нужен врач.
Звонит его мобильник, и после короткого разговора он сообщает мне хорошие новости. Бомба обезврежена, все пассажиры эвакуированы, живы и здоровы. Но я не слушаю его. Мне все равно. Я хочу только знать, живы ли Бен и Эдель.
Мы выбираемся из машины, Оливер берет меня за руку, и мы проталкиваемся через толпу. И тут я вижу Анто, которого выводят из здания в наручниках. Но как? Он сам сдался? Или был штурм, и полиция захватила его? А где же Бен и Эдель? Он их убил?
Я бегу к дому, но полицейский не пускает нас в подъезд, многословно объясняя, что входы в здание блокированы полицией, потому что имел место факт захвата заложников и единственный человек, которому разрешен доступ в здание, – это переговорщик… Я готова броситься на него с кулаками, но Оливер оттесняет меня в сторону и объясняет полицейскому, кто я. Нас пропускают в здание, и я бегом поднимаюсь по лестнице, потому что не могу ждать лифта.
Я рывком распахиваю дверь, страшась того, что могу увидеть. Внутри царит хаос. Зеркала перебиты, столы и стулья перевернуты, подушки и шторы валяются на полу. В стене над камином два пулевых отверстия. А на диване сидят Эдель и Бен.
– Вы живы! – Я бросаюсь к ним.
– Да, мы в порядке, – улыбается мне Эдель.
И я обнимаю их и опять плачу, а потом кто-то просто выключает свет, и я проваливаюсь в темноту и безмолвие.
Глава 20
Правило двадцатое.Правила придуманы, чтобы их нарушать.
– Оливер, а можно сделать так, чтобы мне больше не приходилось давать интервью? Ради Бога! – взмолилась я, когда очередной репортер покинул помещение. – Меня скоро станут узнавать на улицах, причем я не жду от этой известности ничего хорошего, потому что прославилась я как сумасшедшая, которая вечно оказывается в центре катастроф, связанных с самолетами.
– Глупости, дорогая, – заявляет Оливер. – Ты просто неподражаема, когда дело доходит до общения с прессой. Думаю, именно в этом твое призвание, а сейчас, будучи стюардессой, ты просто занимаешься не своим делом.
– Да? Ну, не знаю… хотя мне нравится, когда ты так говоришь. А теперь скажи мне, как там дела с Анто? Суд уже состоялся?
– Сейчас все узнаем. – Он включил телевизор, который висит на стене моей больничной палаты. – Как раз должны быть новости.
И вот я вижу, как два дюжих полисмена ведут Анто от полицейской машины к зданию суда. Сейчас псих выглядит не таким страшным. При желании можно даже найти что-то комично-нелепое в этой ведомой вдоль тротуара фигуре, подпираемой представителями закона. Да еще на голову ему набросили пиджак.
Тут картинка сменяется, и мне уже не до смеха. Я буквально чувствую, как выражение лица у меня становится кислым и вообще возникает желание спрятаться под одеяло. А все потому, что я вижу себя! Мы выходим из дома, где Анто держал Эдель и Бена в заложниках. Удивительно, но даже среди этого хаоса Эдель умудрилась причесаться и смотрится вполне пристойно, а я выгляжу как воплощение ужаса. Картинка сопровождается комментариями детектива, который излагает заключение полиции по делу, а потом идет выступление переговорщика, который, собственно, и уговорил Анто сдаться. Полчаса этот псих крушил мою квартиру, а потом согласился, что у него нет другого выхода.
Сначала я никак не могла понять, как полиция добралась до нашего дома так быстро. Потом выяснилось, что умница Эдель уговорила маньяка отпустить ее в туалет и оттуда сумела позвонить в полицию. Я просто молиться готова на свою подружку-соседку. Думаю, ей было очень страшно, но она не потеряла головы и нашла выход из положения.
Выяснилось, что Анто настоящий псих, ну то есть у него и правда есть психическое заболевание, из-за которого парня и уволили какое-то время назад из армии. На военной службе он получил навыки создания взрывчатых веществ и работы с ними. И говорят, был неплохим взрывником. Специалисты сказали, что с помощью того свертка, что я протащила на борт, можно было бы взорвать не один, а десять самолетов. Боже, мне до сих пор не по себе, когда я думаю об этом.
А теперь о причинах, по которым Анто собирался взорвать именно наш самолет. Несколько лет назад он, будучи пьяным, устроил на борту дебош. После чего его пожизненно внесли в черные списки пассажиров, которых наша авиакомпания отказывается перевозить. Если уж разбираться с самого начала, то претензии к нашей авиакомпании возникли у Анто еще раньше. Он собирался жениться, но невеста, служащая нашей фирмы, бросила его у алтаря, в чем я не могу ее винить. Он так и не оправился от этого удара, а все дальнейшее лишь раздуло его ненависть до патологических размеров. В результате полицейского расследования выяснилось, что однажды, на рейсе до Бирмингема – это случилось больше года назад, – я отказалась продать ему алкоголь, потому что он был уже сильно навеселе. И доложила о происшествии полиции в аэропорту. А он запомнил имя, написанное на бейджике, пришпиленном к моей форме. И с тех пор взъелся на меня.
Я стала для него средоточием зла, символом компании, виновной во всех его бедах. Зная мое имя, он проник на корпоративный веб-сайт и некоторое время отслеживал все мои передвижения. А потом случился тот инцидент на рейсе в Чикаго, когда мне пришлось пустить в ход наручники против пьяного хулигана, и этот эпизод, чем-то напоминающий его собственную историю, окончательно снес Анто крышу.